— Все равно — не согласен! Я против исключения! — заявил Грубов.
— А ты что скажешь, Павел Сидорович? — обратился Паникратов к председателю райисполкома Мургину.
Тот, неповоротливый, тяжеловесный, ответил не сразу, угрюмо разглядывая малиновую скатерть стола:
— Исключение? Это много… А взыскание дать надо!
— Та-ак, — протянул Паникратов. — А ты, Усачев?
Третий секретарь — Усачев — нерешительно, стараясь не глядеть на Паникратова, возразил:
— Я бы, Федор Алексеевич, тоже стоял не за исключение. Слишком строго.
Роднев не вмешивался. Он не верил, что даже сам Паникратов стоит всерьез за свое предложение. «Припугнут, может быть дадут выговор, а скорей всего поставят на вид. А на вид — стоит, на пользу пойдет Трубецкому».
Сбоку от него сидели двое — оскорбленная Лещева, с лицом, на котором сразу можно прочесть: «Я свое сказала, теперь разберутся», и секретарь парторганизации колхоза имени Чапаева, Гаврила Тимофеевич Кряжин. У него вид мученика: утром, наедине, разговаривая с Паникратовым, он со всем согласился, сейчас, сжавшись, прятался за спины…
Однако три члена бюро высказались за исключение, три — против. Оставался последний, директор льнокомбината, единственного в Кузовках промышленного предприятия, — Кочкин. Но Паникратов, прежде чем спросить его мнение, поднялся и раздраженно начал доказывать вину Трубецкого, повторяя то, что он уже говорил в начале заседания: Трубецкой не признает авторитета райкома, Трубецкой не подчиняется партийной дисциплине. Потом сел и, не глядя, бросил:
— Твое слово, товарищ Кочкин.
Кочкин долго смотрел в пол, наконец неуверенно заявил:
— Все же строговато, Федор Алексеевич… Пусть и оскорбил райком, пусть и авторитет подрывает, а все ж у него заслуги. Я — за строгий выговор… Даже с предупреждением!
И это, к явному неудовольствию Паникратова, решило исход дела. На том и сошлись.
Трубецкой поднялся, его глаза горели на побледневшем лице.
— Так… — выдавил он хрипло и беспомощно огляделся. — Значит, постановили?
Оттолкнув стул, он двинулся к двери и лицом к лицу столкнулся с Родневым, словно споткнувшись, остановился.
— И ты, видать, тоже… Я-то считал… Э-эх!
Наступила неловкая тишина. Кочкин с силой затягивался папиросой. Сочнев стоял посреди кабинета, оглядывался, стараясь прочитать на лицах присутствующих, что думают они, — сочувствуют ли Трубецкому, или осуждают его? Паникратов, сердито насупившись, рылся в бумагах на столе.
В это время из угла на середину кабинета вышел никем не замеченный раньше секретарь партбюро колхоза имени Чапаева Гаврила Тимофеевич Кряжин. Он, держа в руках согнутый картуз, то боязливо присаживался на кончик стула, то поспешно вскакивал, растерянно оглядывался. Василий сразу догадался: Кряжину надо ехать в колхоз, домой. Сейчас ночь, от Кузовков без малого пятнадцать километров, а лошадь одна, у Трубецкого; тот ушел, он остался; надо бы догонять быстрей, пока не уехал, но вдруг, упаси боже, присутствующие подумают — он единомышленник Трубецкого.
По дороге Роднева нагнал, шурша плащом, Сочнев, торопливо закурил, осветив спичкой свои крепкие щеки, заговорил:
— Вот как… Полезный человек, умный, а ребром стал на пути. И все из-за мелкого самолюбия.
— А вы уверены, что сам райком идет по правильному пути?
— Вы что ж, согласны с Трубецким?
— Я считаю: стиль работы Лещевой — порочный стиль. И если райком вообще действует по-лещевски, значит я, не задумываясь, стану на сторону Трубецкого.
— Послушайте… — Сочнев взял Роднева за локоть. — Я семь лет знаю Паникратова. Знал его еще, вот как вас, заведующим отделом райкома. Этот человек в войну вырос до секретаря райкома, а вырасти в войну — значит окончить ой-ой-ой какую школу! Представьте: люди ушли на фронт, лучшие люди — председатели, бригадиры и, конечно, коммунисты, а сеять, убирать надо так же, как и прежде. Представляете положение райкома партии? Приезжаешь в колхоз, а им руководит какой-нибудь Карп Кондратьич. Он до войны был самым что ни на есть неприметным рядовым колхозником, а тут — председатель, да еще вдобавок у него болезнь — язва желудка или грыжа, по которой его и на фронт-то не взяли. Вот и руководи! И — руководили. Наш район был в числе лучших по области. Эшелон за эшелоном увозили от нас хлеб, мясо, масло к вам на фронт. А после войны, думаете, легче стало работать? В сорок шестом году вы бы заглянули… Такой секретарь райкома, как Паникратов, через огонь и воду прошел. Ни мне, ни вам с Паникратовым не тягаться.