Груздев начал рассказывать о новостях в Лобовище.
— У Сомовой Рябая опоросилась десятком. С чапаевским хряком сводили. Поросятки в отца — лопоухие, розовые как один. Будет племя.
— Зима… Сохранить-то сумеете?
— Сомова обещает всех поднять, витаминами какими-то кормит; как подрастут, хочет по часам прогулки установить, сама каждый вечер в Чапаевку бегает, на совет…
— А Левашов как?
— Буянит. Лучшее сено коням требует, а мы его для коров бережем. Зимой ведь стоят лошади-то.
— Небось у Сережки Гаврилова и солома в ход идет, — заметил Спевкин. — Обойдется…
— Ну, а как политкружок?
— По «Краткому курсу» нового преподавателя подыскали, Антона Павловича Цыганкова, — может, знаешь? — в Раменской семилетней историю преподает. Голова! Только живет не у нас, так мы зимой за ним лошадь посылать будем.
Роднев окунулся в прежние, дорогие его сердцу заботы.
18
Паникратов в глубине души вовсе не желал исключения Трубецкого из партии. Кому-кому, а секретарю райкома известно, что до исключения, высшей меры партийного наказания, дело не дойдет. Заступятся и колхозные коммунисты, в крайнем случае не даст своего согласия партколлегия. Зато поднимется шум, будут обсуждения, разговоры, — пока суть да дело, хватит горя Трубецкой. Жестокий урок, но после этого наверняка станет шелковым. Проучить, да построже, чтоб почувствовал, — вот чего хотел Паникратов. А члены бюро не поняли. Не объяснять же им: «Поддержите, встаньте на мою сторону: лишиться Трубецкого не лишимся, а осадить — осадим». Не поняли, обидно.
Паникратов знал, что Трубецкой и Роднев друзья. И поэтому, встретившись с приехавшим из колхоза Родневым, он в упор спросил:
— А ты что молчишь? Должен иметь свое мнение о Трубецком?
Паникратов был одет по-командировочному, в гимнастерку и грубые русские сапоги, перед крыльцом его ждала оседланная лошадь.
— На бюро я еще сомневался, а теперь считаю — Трубецкой имеет право возмущаться работой райкома, — ответил Роднев.
Они сидели рядышком на диване. Паникратов отодвинулся и уставился в лицо Родневу.
— Именно? — казенным голосом спросил он.
— У нас был разговор с Сочневым, он придерживается такого мнения, что наш райком под твоим руководством, Федор Алексеевич, прошел трудную школу; мол, в войну выросли и закалились, не нам критиковать тебя. Я же считаю — именно эта-то «военная» школа и мешает сейчас райкому правильно работать. Новая пора — новые методы!
— Вот как?
Паникратов всегда гордился тем, что в войну, когда не хватало людей, не хватало машин, когда лошадей временами приходилось заменять на пахоте коровами, Кузовской район продолжал помогать стране вдвое, втрое больше, чем он помогал до войны. Это было самое трудное, самое напряженное, самое героическое время в жизни Федора Паникратова. Оно должно остаться в памяти святым и чистым, а тут какой-то вчерашний студентик, бывший офицер, который и знать не знал, с каким трудом добывался тот хлеб и мясо, которые он ел на фронте, рассуждает: школа войны… мешает работать…
По удивленному: «Вот как?», по потемневшему лицу Паникратова Роднев понял все, что не было досказано.
— Знаю, представь себе, знаю, что в Лобовище в войну на всю деревню было только пять стариков; знаю, что иногда женщинам приходилось пахать свои усадьбы на коровах; знаю, что не от доброй жизни Данила Грубов в своей МТС собрал из отбросов забытый, полуразрушенный «интер» и пустил на поля. Я не был здесь, но я знаю, Федор…
— Ладно, — прервал его Паникратов, — ближе к делу. Чем ты недоволен?
— Сейчас дойдем до дела. Знаю я, Федор Алексеевич, что какого-нибудь Касьяна Огаркова пришлось выбрать председателем. Знаю, лучшие ушли на фронт. Знаю, что такие Касьяны самостоятельно, без няньки, не могли руководить колхозом. И этими няньками стали уполномоченные райкома. Знаю, Федор Алексеевич, что лекторы-пропагандисты, инструкторы, завотделами — все, вплоть до первого секретаря, превратились в уполномоченных. Требуй, приказывай, подменяй какого-нибудь Касьяна Огаркова, все разрешается, только сделай! Достань хлеб для фронта! В те годы нельзя было действовать иначе.
Паникратов, щурясь от дыма папиросы, слушал Роднева.
— Так что ж. Согласен, знаешь… А дальше что?
— А ты не догадываешься, откуда я все это знаю? Нет? Знаю потому, что наш райком как в военные годы работал, так и теперь работает. Стиль работы райкома по сути не изменился. Попрежнему няньки-уполномоченные, попрежнему приказ да «нагоняй» — основной метод в руководстве колхозами! У Касьяна Огаркова прорыв в уборке, командировали Роднева — пусть ликвидирует. Надо специалиста. У нас все агрономы в «Заготзерно» да в райсельхозотделе сидят, накладные подписывают, издалека командуют. Пора заняться воспитанием кадров. Давно пора!