Сейчас нет ни мельницы, ни плотины. Вместо них на берегу лежит куча гнилых, изопревших в воде бревен и досок. В спущенной мелкой воде виднеются перепутанные длинными стеблями листья кувшинок — не прежнее гордое украшение реки, а жалкий, ненужный ей хлам. Пышные кусты в одном месте сломаны, измяты, втоптаны в землю проехавшим здесь трактором. Этот трактор оставил после себя на берегу невысокий штабель толстых, недавно обделанных бревен, щедро истекающих прозрачной, как капли росы, смолой.
Вместо дряхлой мельницы люди решили поставить здесь электростанцию.
Вчера они разобрали по бревнышку домик помолки, разрушили плотину, помяли кусты, скоро искромсают весь берег, засыплют его холмами рыжего песка, примутся перегораживать реку новой плотиной, широкой, прочной, увязанной рядами просмоленных бревен. Они поставят на место старенькой, приглядевшейся помолки непривычно новое, с высокими окнами здание. От него во все стороны ряды свежеобтесанных столбов понесут к колхозам басовитой струной гудящие по ветру провода.
Сделают это люди, а природа, робко притихшая на время, очнется и неторопливо примется за свое: взмутненную людьми воду снова сделает прозрачной, измятые, изрытые, истоптанные берега опять покроет кружевом кустов, а выше новой плотины более широкую, чем прежнюю, заводь по своему вкусу украсит цветами и листьями кувшинок.
И те люди, что так бесцеремонно разрушили старые, заботливые украшения природы, вновь признают это место красивым, привыкнут к его новой, не похожей на прежнюю, красоте. И исчезнет из памяти людей зеленый мирок старой мельницы, что ошибочно мог вызвать впечатление вечного покоя.
Сколько таких вот лесных речек с водой, пахнущей болотом, перегорожено плотинами! В области есть целые районы, где в каждой избе над семейным столом, вытертым локтями многих поколений, горит электрическая лампочка.
Река Былина, лесная, глухая, заросшая дикой малиной и смородиной! Приспело и твое время сменить латаное-перелатанное колесо помолки на турбину гидростанции. Никто уже нынче не удивится твоей новой судьбе. Даже древняя бабка Марфида из Касьянова-Осичья, прожившая три четверти жизни при лучине, и та, когда вспыхнет свет, перекрестится и скажет:
— Слава тебе, господи, и у нас засветило…
9
Ночью прошел дождь, а утро было солнечное. Правый берег Важенки стал оживать. Когда готовили народ к выходу на работу, то опасались, что строительные бригады дальних колхозов опоздают. И, как всегда получается в таких случаях, в этих-то колхозах перестарались: пришли строители оттуда намного раньше. Рассаживались по берегу кучками, курили, беседовали.
Пора бы уж начинать митинг. Но в это время к месту строительства приблизился не предвиденный никакими планами огромный — шириной в четыре бревна, а длиной около семидесяти метров — плот. Плот этот плыл по реке, но не как обычно, вниз по течению, а вверх, против течения. Два трактора: один с одного берега, а другой — с другого, до гудения натягивая толстые стальные тросы, тянули плот.
Мария получила задание — подвезти лес, заготовленный колхозом «Путь Ильича». Штабели леса, хотя они и лежали у самого берега, сплавить нельзя было. Находились эти штабели на четыре километра ниже будущей станции. Вывезти по дороге? Пришлось бы в каждый заезд, объезжая Останов овраг, делать крюк в семь километров.
Мария проверила берега, присмотрелась к ним и решила двумя тракторами вывезти лес за один рейс.
Ночью ее трактористки с ильичевскими девчатами спустили лес на воду, сплотили его в двадцать три плота и все их дважды, от первого до последнего, прошили толстым стальным тросом, а концы его вывели наружу и закрепили намертво на тракторах.
Ломая кусты, рыча, тракторы медленно двинулись вдоль реки, один по левому, другой по правому берегу. По тихой реке, держась ближе к правому берегу, семидесятиметровое чудовище, похожее на огромную гусеницу, медленно поплыло против течения.
Ожесточенно рычащие с берегов тракторы, длинная цепь узких плотов, плывущих вопреки законам реки не вниз, а вверх, звонкие девичьи голоса с плотов, падающие в воду кусты, срезанные под корень туго натянутым стальным канатом, — такую картину увидели идущие с песней, с гармошками, с флагами чапаевцы. Увидели, и песня замерла; гармонисты торопливо стали застегивать мехи гармошек — все, а вместе со всеми и Роднев, и Мургин, и Трубецкой, бросились к берегу. Несколько минут над рекой стоял страшный шум, сотни голосов кричали, сотни рук мелькали в воздухе.