На небе медленно гасло вечернее зарево. Река в сторону заката была огненно-красной, под самым берегом вода неподвижна, черна, густа — кажется, опусти в нее руку и вынешь обратно в черной, смоляной перчатке по локоть. Непривычно тихо. Три трактора, один возле другого, дремлют, слабо отражая стеклами фар закат. Задрав колеса, валяются перевернутые тачки. Днем было тесно в этом месте, сейчас пусто. Ночные дежурные разложили костер, дым лениво стелется по развороченному берегу, обнимает по пути кучи влажного песку. Все разошлись.
Около кустов, где шла тропинка вдоль берега, Паникратов увидел Спевкина.
Грузный Юрка Левашов, почтительно поотстав, шагал за тоненькой, легкой Еленой Трубецкой и молча слушал, что она говорит. Спевкин вынырнул из кустов и стал на тропинке.
— На твоем участке, Левашов, валяются три лопаты. Кто должен за этим следить?
Юрка растерянно остановился.
— Да ведь что им сделается? Оставили ребята, ну и пусть лежат.
— «Пусть лежат». А если потеряются — дежурные отвечай?
Юрка поежился, не зная, что ответить, а Спевкин, расставив на всю ширину тропинки ноги, ждал, всей своей подтянутой, ловкой фигурой выражая непреклонную начальственную строгость. Юрка недовольно заворчал:
— Наоставляют, а я отвечай, — повернулся и, задевая кусты, торопливо пошел обратно.
Спевкин мягким шажком отступил с тропинки.
— Извините… Не мог поступить иначе. Так неужели вам до дому одной идти придется? Знал бы, сам эти лопаты сдал, не отсылал бы Юрия. В таком случае разрешите мне проводить вас.
Услышав негромкий смех Лены, Паникратов повернулся — ясно, что Спевкина сейчас меньше всего беспокоит участь строителей былинской гэс.
«Что ж, пойду в Чапаевку, к Трубецкому», — решил Паникратов. Он непременно хотел договориться ночью, сейчас, чтобы завтра с утра начинать организацию бригад.
В тишине каблуки его сапог гулко стучали о сухую землю тропинки. Воздух был густой, влажно пахнущий луговыми цветами. За рекой виднелись крыши Голчановки. Деревня стояла километрах в полутора от тропинки, по которой сейчас шел Федор, но настолько тиха была ночь, что слова, сказанные в деревне вполголоса, доносились сюда. Стреноженная белая лошадь стояла среди травы и дремала. Сейчас она казалась голубой. И не только лошадь, кусты, сгустки тумана над рекой, небо — все было серовато-голубого цвета: белая ночь лежала на земле.
Впереди, за кустами, куда поворачивала тропинка, послышалось шуршание травы, кто-то шел не торопясь, спокойно, наслаждаясь мягкой свежестью летней ночи. В другое время Федор, быть может, уменьшил бы шаг, чтобы остаться один на один с этой ночью, но после той близости к людям, которую он переживал в течение всего дня, ему захотелось повстречать доброго человека, поговорить с ним по душам, рассказать о своих заботах и своих радостях.
Федор ускорил шаг и через минуту увидел над кустами голубевшую косынку и узнал — Мария! Она обернулась на его шаги.
14
Яков Шумной ошибся: Роднев в этот вечер никуда не уезжал со стройки. Ушла только его машина, на ней уехал инженер хлопотать о доставке ленточного конвейера на строительство.
Днем около тракторов Роднев неожиданно лицом к лицу столкнулся с Марией. Он говорил с трактористами, оглянулся и увидел ее, только что подошедшую и остановившуюся за его спиной.
— Здравствуй, — произнес Василий и покраснел.
— Здравствуйте, Василий Матвеевич, — произнесла Мария, не поднимая глаз.
Рядом стояли трактористы, и Василий произнес озабоченно, деловым тоном:
— Ну, как работа? Вот жалуются на пережог горючего.
Мария вяло повела плечами:
— Ничего, работаю.
На этом разговор и кончился.
А ведь все это время Василий искал с нею встречи, порывался зайти, поговорить. Однажды ранней весной он поднялся на ее крыльцо, услышал, как она вышла в сени и, верно, заметила, притаилась, пережидая. И Василий ушел с тяжелой обидой на душе, решив твердо: «Кончено, надо забыть!»
Как и всякий человек, Василий много думал о своем будущем. Не о том большом будущем, которое сливается с будущим всей страны, всего народа, даже всего мира, а о маленьком, своем, личном будущем. Он мечтал о том, как сын, судорожно вцепившись в его палец, сделает первый нетвердый шаг по полу. Он — отец, мать, разумеется, Мария.
У них были встречи. Вот одна из них. Длинный плот на утренней реке, упрямо рычащие тракторы, дрожащие тросы, поднимающие кусты, — а кусты яростно трещат, словно охваченные огнем, — шумящая толпа. И в центре толпы — Мария. Василий видел, как она соскочила с трактора, рукавом комбинезона вытерла пот со лба, прядка волос вырвалась из-под косынки, прилипла к мокрому лбу. Василий стоял в стороне, смотрел на нее и вспоминал другую памятную картину: закованная в лед река стонет под железными гусеницами; в замасленном полушубке, в ватных брюках, Мария, величавая, спокойная, ведет за собой тракторы.