Две девчушки, лет десяти–двенадцати, в коротеньких, не по росту, платьицах, с загорелыми ногами, с одним большим ведром на двоих, подошли к колонке, повесили на ее чугунный нос ведро и открыли кран. Струя воды ударила в дно и густо запела.
Так вот чего не хватает Чапаевке — торчащих в небо колодезных журавлей!
И только когда Василий прошел от окраины до центра, он понял: да, Чапаевка изменилась.
В центре стояли друг против друга два больших здания — клуб и правление. В Лобовище правление колхоза отличалось от деревенских домов только выцветшей вывеской да антенной на крыше, и то антенна торчала больше для виду — дешевенький приемник в правлении не работал, питание давно «село», а нового не купили… Здесь же — высокие окна, не простенькое крылечко, а широкий подъезд; три мачты над железной крышей, телефонные провода во все стороны.
Алексея Трубецкого выбирали председателем уже более двадцати лет подряд, а это редко случается. Василий его помнил бойким мужичонкой с пшеничными усами, с глазами, яркой синеве которых позавидовала бы любая девушка. Зимой Трубецкой ходил в ватнике нараспашку, летом — в выгоревшей армейской гимнастерке.
Сейчас в просторном кабинете, где вокруг портрета Сталина висели по стенам пучки овса, льна, ячменя, пшеницы, сидел за столом и гневно разговаривал по телефону полный, коренастый мужчина в тонкой сорочке, с рукавами, перехваченными резинками выше локтей, в галстуке. Только когда он повернулся, чтоб взглянуть на вошедшего, Роднев увидел знакомые глаза, синие, как весенние озерца, оставшиеся на лугах с половодья.
Трубецкой кричал в трубку о каких-то трех бочках горючего. Наконец, он бросил трубку и, не обращая внимания на стоявшего посреди кабинета Роднева, позвал громко:
— Гаврила Тимофеич!
Дверь отрылась, заглянул какой-то понурый человек.
— Пошли Никиту к Марии, — приказал Трубецкой.
— Нету Никиты, ушел в четвертую бригаду.
— Ну, сам сходи. Чтоб сейчас же брала машину и за горючим… Скажи: в следующий раз и пальцем не шевельну, ее дело следить.
Роднев тем временем опустился на стул.
— Чем могу служить? — повернулся Трубецкой, когда за Гаврилой Тимофеевичем закрылась дверь.
— Не служить, а помочь.
Роднев не торопясь пересел к столу, поближе к Трубецкому.
«Помочь» для чапаевского председателя было самым знакомым словом. Все окружающие колхозы ездили к Трубецкому с поклоном, просили семян клевера, поросят от породистых свиноматок, племенных бычков для развода. Просили, как и подобает, жалуясь и вздыхая. И он насторожился.
— Я из колхоза имени Разина, — разглядывая Трубецкого, начал Василий.
И официальное обращение: «Чем могу служить?», и галстук, и тонкая сорочка, и дощечка на дверях кабинета — по черному полю серебром: «Председатель колхоза А. С. Трубецкой», — кто знает, ведь случается, что с галстуком и дощечкой на дверях кабинета пропадает и простота.
— Решили у вас учиться. Учиться не наскоком — приехали, осмотрели да поехали обратно, — а постоянно, изо дня в день.
Трубецкой стал серьезен, даже приосанился, но все же скромно заметил:
— Чему учиться-то? Учиться-то нечему!
Он ждал, наверно, что Роднев возразит: «Это у вас-то, у лучшего колхоза, нечему… Что вы, Алексей Семенович!..» Но Роднев продолжал:
— Давайте договоримся: вы у себя из лучших колхозников выделите тех, кто может толково рассказать, показать. Словом, нас научить.
— Вы что, новый председатель в «Разине»?
— Нет, работаю зоотехником, а приехал к вам по поручению парторганизации.
— Зоотехник?.. Что ж, курсы кончали или институт?
— Кончаю. На последнем курсе института.
— Институт, значит… Как же так, — с той же хитроватой, неискренней скромностью удивился Трубецкой, — вы, можно сказать, носитель науки, а к нам пришли кланяться? Чему наши Пелагеи да Иваны вас научат?
— Есть чему. Во-первых, мне самому нужна практика. Во-вторых, нашим колхозникам надо начинать не с зоотехнических премудростей, а с простейшего. Этому лучше всего может научить колхозник колхозника.
— А-а… Так, так… Понятно. Что ж, это и нам на руку. Думаете, хорошо жить в окружении слабых колхозов? Вот начали строить электростанцию на Важенке. Не заглядывали туда? Сходите, полюбуйтесь: куча булыжника привезена да место, где котлован должен быть, лопатами поковыряно. Ведь третий год, третий год никак пошел! А из-за чего дело остановилось? Из-за таких вот «Степанов Разиных». Они начали тянуть в стороны: не выдержать, мол, не выплатить ссуды, потонем в долгах, стали придерживать рабочую силу, не работали сами, а больше на нас глядели… Третий год! Плюнуть бы на всех да одним взяться — так гэс на полтыщи киловатт нам одним не под силу, не сдюжим. Иногда думаешь: черт с ней, с гэс-то, не подкупить ли к старому генератору еще два, поставить их на локомобили…