Неважно. Потом уберу.
Я рыскал то в одной полке, то в другой, пачкая липкими руками папки, бумаги и канцелярскую мелочёвку, пока в самой нижней, заваленной хламом полке не нашёл небольшую жестянку с чёрной малярной краской — недавно красил ею забор, но всю не использовал, а выкидывать было жалко. Теперь пригодилась.
Откупорив ножницами крышку, я поспешил обратно в ванную.
Воздух стал ещё тяжелей — теперь к запахам прелости и апельсинового желе добавился едкий душок краски, оседавший в лёгких и душивший меня.
Понадобилось некоторое время и терпение, чтобы выковырять со дна жестянки густую, местами засохшую краску: сначала мешал и выскребал её ножницами, после собирал со стенок пальцами, вываливая последние капли краски в ванну с желе.
Когда мне было лет двенадцать или около того я почувствовал что-то твердое и круглое в мочке уха. Все, кому я это рассказывал, уверяли, что это простой прыщ под кожей — обычное явление для моего возраста. Но он был там ПОЛГОДА.
Раздосадованный, я решил вытащить эту штуку: она прощупывалась очень близко к поверхности кожи, и я проткнул то место стерилизованной иглой. Кровь, блять, повсюду. Я, чувствуя эту штуку, коснулся дырки, которую только что сделал, и оттуда выскочил крошечный шарик. Он был из чёрного металла, совершенно круглый и с крошечными вмятинами, как у мяча для гольфа. Пока я вертел этот шарик в окровавленных пальцах, он выскользнул, пару раз крутанулся вокруг раковины и провалился в сифон.
В двенадцать лет я понятия не имел, что с этим делать, а родители не поверили ни единому моему слову и сказали в следующий раз просто помазать прыщи маслом чайного дерева… Только с тех пор у меня никогда не было ничего подобного.
Когда я выскреб всё, что мог, отшвырнул банку в сторону и под металлическое бряцанье окунул руки в желе.
Это больше не было желе. Это была липкая, слюнявая жижа вперемешку с чёрными комьями. Я набрал её в ладонях, сжал в кулаках — она просачивалась сквозь пальцы с приглушённым чавканьем, стекала до запястий и шлепками падала в ванную. Я месил жижу в руках и протирал её в пальцах в надежде уловить то невесомое чувство, которое испытал в больнице и около заправки, хотел увидеть и вспомнить больше, понять, почему я это вижу и что это значит.
Но ничего не происходило.
Я, по локти вымазанный в краске и липкой слизи, по-прежнему сидел на коленях перед холодной ванной и с трудом вдыхал исходивший от неё едкий запах. Не работает. Ничего не работает. Сколько бы раз я ни пытался повторить те ситуации, снова увидеть те видения, ничего не получалось. Зато страх с каждым днём всё сильнее нависал надо мной.
Как объяснить всё то, что я видел?
Каждый день, каждую грёбаную минуту я думал об этом и не мог дать ответа. Я боялся рассказать кому-либо о своих видениях, боялся услышать и подумать, что окончательно свихнулся, закрывшись в доме и беспомощно наблюдая за тем, как моя жизнь превращается в кошмар. Тревожные сны преследовали меня каждую ночь и крепко отпечатывались в памяти. Я не знал, сколько дней уже не спал. И не хотел знать. Я не чувствовал времени и просто сидел в тёмной комнате, из последних сил сдерживая подступающие слёзы, или обессиленно смотрел в потолок, чувствуя, как тупая боль разливается от бока по всему телу. Я запачкал и заклеил все зеркала в доме — особенно то, что в спальне, — и больше не смотрел на себя, даже когда переодевался: каждый раз я невольно смотрел на уродливый, ещё розовый шрам и вспоминал всё то, что случилось в Колорадо. Я разрывался надвое. Хотел, как советовал Майкл, забыть всё как страшный сон и жить дальше, но не мог — один чёртов вопрос, на который я не мог ответить, постоянно крутился в голове.
И весь этот кошмар начался с того случая у заправки.
Мы с Артуром тогда не поехали к нему домой. Точнее, я отказался. Я чувствовал некоторую неловкость и тревогу и не хотел лишних вопросов, так что, не глядя в его сторону, попросил отвезти меня домой. Артур какое-то время молчал, наверняка пристально смотря на меня, а после потребовал обещания, что я приду на его семейную вечеринку в честь Хэллоуина, которая должна была состояться через три дня. Я пообещал, только чтобы поскорее попасть домой и заснуть на кухне, изрядно напившись.
Когда настал день вечеринки, я до последнего надеялся улизнуть от обещания, но ничего не получилось: Артур задавил меня упёртостью и чуть ли не силком заставил переступить порог его дома. Огромный пентхаус в центре элитного района Нью-Йорка. Дорогая мебель и дорогущие тематические украшения. Множество блюд, большая часть из которых для такого нищеброда, как я, — настоящие деликатесы с неимоверным ценником. Не было никого, кроме меня, Артура и его радушных родителей, но мне было некомфортно и завидно находиться рядом с ними. Казалось, они словно смеялись надо мной.
Угощайся, Том. Ведь за всю свою жизни ты никогда такого больше не съешь. Надеюсь, тебе здесь удобно. Ведь наши стулья в разы комфортней твоей дешманской кровати. Смотри, какой подсвечник из черепа. Правда красивая вещица? Смотри, пока можешь, ты ведь в жизни не подержишь столько денег, сколько стоит один этот подсвечник.
Мне было тошно рядом с ними. И я злился на Артура за то, что он никак не хотел отпускать меня домой, а после вообще предложил остаться у него на ночь — его родители с радостью поддержали эту «хорошую» идею.
Я так и не ушёл домой.
— Том, ты долго там будешь копаться?
Артур зовёт. Я поспешно одеваюсь, спускаюсь вниз — в большую светлую столовую, обставленную изящной старомодной мебелью. Никогда раньше не видел этого места, но оно почему-то кажется мне родным и знакомым. Этот буфет, эти картины в массивных рамках на стене, этот стол, до пола застеленный белоснежной скатертью. За ним уже сидят Артур и Джесс. Артур, одетый в белый смокинг, неспешно потягивает красное вино из бокала, а Джесс — заворожено любуется своим пышным свадебным платьем, не притрагиваясь к салату в тарелке.
Я сажусь напротив них.
— Почему вы так разодеты?
— Том, ты что, забыл? У нас с Джесс сегодня свадьба! А потом мы улетаем на Кубу, где проведём медовый месяц.
Я совру, сказав, что не ожидал этой новости, но она была довольно… внезапной. Это меня удивило и ввело в ступор.
— Вы серьёзно? Я впервые слышу о вашей свадьбе.
— Радуйся, что вообще узнал, — с холодом в голосе отвечает Артур. — Ты сидишь взаперти, с нами не общаешься и что-то скрываешь, а нам нельзя?
— Вот именно, — согласно кивает Джесс. — Но давайте не будем ссориться. Мы тут сидим не для того, чтобы ворошить обиды, а поручить тебе, Том, присматривать за нашим домом, чтобы его не взорвали.
— Э… что?
— Не заморачивайся об этом. Просто выполняй работу, которую мы тебе с Джесс поручили. С особой внимательностью следи за этой вещицей, — Артур с трепетной осторожностью касается подсвечника в форме черепа, из макушки которой торчит зажжённая, тающая свеча, тепло улыбается и тихо добавляет: — Как-никак, подарок от мамы.
Артур ставит подсвечник передо мной и вальяжно встаёт. Он уже хочет уйти, но Джесс, всё это время пристально смотревшая на меня, приглушённо произносит его имя и взглядом указывает в мою сторону.
— Ах, да, чуть не забыл, — виновато бормочет Артур и добавляет уже громче, смотря на меня сверху вниз: — В честь нашей крепкой дружбы, у нас для тебя подарок.
Артур щёлкает пальцами, и Гордон, одетый в чёрный фрак, тут же выносит из-за двери блюдо, закрытое серебряным куполом, и с поклоном ставит его передо мной.
— Это что?
— Шикарный десерт, который приготовила Марта, — поясняет Джесс и от нетерпения закусывает губу.
— Попробуй, Том, тебе точно понравится.
Под взбудораженные переглядывания Артура и Джесс я поднимаю купол и с отуплением рассматриваю содержимое: нечто чёрное и желеобразное размазано по белоснежной тарелке. Я протыкаю это ложкой — из надрыва вытекает тягучая вязкая слизь, отдающая запахом сырой земли и крови.