— Не знаю, — сказал он. Глупый и ничего не значащий ответ. Конечно, он знал, когда его отец придет домой — «после работы». Вопрос также был глупым. Этот репортер должен был знать, что отец работает на «Мэдисон-Пластик», и среди дня дома находиться не должен.
— На самом деле я хотел поговорить именно с тобой. Ты — Дэнис Колберт, не так ли? Я из газеты «Викбург-Телеграф»
— Извиняюсь, я — занят, — ответил Дэнни, и начал снова закрывать дверь перед носом репортера.
— Минуту, я хочу помочь — тебе и твоему отцу.
— Мы не нуждаемся в помощи, — возразил Дэнни. Его ответ был подстегнут воспоминанием о газетной полосе в «Телеграмм», напечатанной несколько лет тому назад. Возможно, именно этот репортер написал ту статью, которая была на главной странице.
— Думаю, что нуждаетесь, — продолжал настаивать репортер, но уже мягче и без нажима. В голосе уже слышалась усталость. Вздохнув, он сказал: — Пожалуйста, удели мне минуту, чтобы выслушать.
Рука Дэнни вдруг неожиданно ослабила нажим на дверь. Может быть, от этого репортера он мог услышать то, что отец ему никогда бы не рассказал. И, может быть, он действительно мог бы помочь.
— Через неделю или две должна выйти большая статья о трагедии в «Глобусе». Насколько известно, в этой истории замешан твой отец. Наша газета — самая известная в округе Ворчестер, Дэнис. И мой редактор хочет преодолеть все преграды. Он поручил мне возглавить группу, которая будет заниматься журналистским расследованием случившегося четверть века тому назад. Мы должны взять интервью у тех, кто выжил, найти родственников погибших, но моему редактору нужна драма. Он имеет в виду, тонкости. Знаешь, что такое тонкости, Дэнис?
Дэнни не ответил, его увлекли слова репортера, впутывающие в эту трагедию его отца.
— Тонкости — это ловля блох для очередной колонки новостей. Включи телевизор. Сплетни, инсинуации… хуже, лучше, за кадром, под гору без тормозов… парень — это тонкости. А газеты, здесь тоже все держится на тонкостях. Твой отец — лишь он один остался в живых после того скандала. Владелец театра умер, городской инспектор умер, даже следователя, расследовавшего причины катастрофы, тоже нет в живых. В живых остался только твой отец. Проблема в том, что он отказывается говорить. Когда кто-нибудь идет по его пятам, он всегда отвечает: «Без комментариев», и это выводит его от игры. И, если откровенно, то я думаю, что на сей день это жестоко — для него, для твоей матери и для тебя самого. И так двадцать пять лет.
Репортер говорил спокойно, мягко и дружелюбно, что звучало полной противоположностью ужасным словам, исходящим из его рта.
— И чем вы можете помочь? — спросил Дэнни, сразу ощутив бесполезность вопроса.
— Все эти годы твой отец избегает интервью, и за это я его уважаю. Но это не значит, что мы можем принять его сторону, как человека. Люди так и не узнают, кто он на самом деле, какая у него семья. Может быть, то, что расскажешь ты, сможет как-то раскрыть в нем человека, личность. Может, твой рассказ и будет помощью. Что скажешь, Дэнис?
— Я не знаю, что можно сказать. Отец все время говорит мне, чтобы я ни с кем об этом не разговаривал, и даже не подходил к телефону.
В глазах репортера зажглись огоньки.
— Это то, что мне надо, Дэнис. Сам факт того, что он защищает тебя и свою семью. Это может раскрыть читателю совсем другую картину о твоем отце. Именно сейчас множество людей хотят знать о нем все. А он продолжает оставаться загадкой, и это делает его козлом отпущения. Мы все это можем изменить. Наша статья выходит первой, оставляя позади другие газеты, телевидение, радио…
— Я не знаю, — продолжал твердить Дэнни. Он побоялся, что предаст отца, если согласится дать интервью этому репортеру. — Как вас зовут? — спросил он, пытаясь «оттянуть резину», просто о чем-нибудь говоря.
Лесс Альберт, — репортер начал что-то искать у себя в кармане, и, наконец, ему удалось вытащить небольшую картонную карточку. — На этой карточке мой номер телефона в редакции. Подумай, Дэнис, соберись, позвони. Если что-то я не узнаю от тебя, то оно придет откуда-нибудь еще. Время работает против нас.
— Я не знаю, — продолжал он тупо и упрямо твердить одно и тоже. Даже если этот репортер с усталыми, печальными и налитыми кровью глазами выглядел дружелюбно.
— Можешь мне поверить, я тебя понимаю.
Он слушал удаляющиеся шаги репортера, как открылась и закрылась дверь веранды. Из окна гостиной он терпеливо смотрел в след Лессу Альберту. Через минуту он появился из тени на выложенной кирпичом дорожке и вставил ключ в дверь припаркованной у бордюра машины — какой-то старой, неизвестной Дэнни модели выцветшего зеленого цвета. Он взял из машины фотоаппарат и обернулся в сторону их дома. Дэнни сдвинул занавески. Хотя его и не было видно, он почувствовал себя у всех на виду и без какой-либо защиты.
Он взял карточку, которую ему оставил репортер и начал рвать ее пополам, но остановился. Он достал из ящика своего стола прозрачную липкую ленту и заклеил разрыв, а затем вложил карточку к себе в кошелек.
Следующий день был еще мрачнее. Он проходил мимо магазина «24 часа» и увидел Дейва, который мыл окно. Дейв подал ему знак рукой, чтобы он зашел внутрь. Дэнни сначала колебался, а затем зашел.
— Извини меня за то, что так вышло с работой, — начал Дейв. — Я не знал, что мистер Тейлор не принимает на работу подростков. Он хлопнул себя по «крыше», будто хотел убедиться в том, что она на месте.
— Да, ладно, — сказал в ответ Дэнни. У него было такое чувство, что Дейв его где-то предал.
— Выглядит похожим на дискриминацию, не так ли? — Дейв старался держаться с ним по-дружески.
Но Дэнни ничего дружеского в этом не нашел.
— Может, подать иск в суд, — продолжил Дэнни, вспомнив «Общественные тяжбы», изучаемые им целую неделю на уроках обществоведения. — На миллион долларов.
— Я на твоей стороне — во всем.
Они оба начали смеяться. Глядя на жалкий вигвам на голове у Дейва, напоминающий большой черный блин, вставные зубы и глаза, в которых не скрывалась просьба прощении, Дэнни сердиться не стал.
— Думаю, что ты можешь высудить и два миллиона, — успокоив смех, сказал Дейв.
— Или три, — добавил Дэнни.
Они снова начали смеяться, уловив во всем этом абсурд, и Дэнни почувствовал симпатию к этому странному человеку. Он решил, что он иногда будет заглядывать в этот магазин, чтобы просто пообщаться с Дейвом. После школы поговорить ему было не с кем.
Каждое воскресение Дэнни с матерью посещали церковь. Но отец на молитву никогда с ними не ходил.
— Почему? — как-то спросил Дэнни, когда они вдвоем шли в костел Святого Мартина.
— Твой отец — он верит по-своему. Он не ходит в церковь, но молится, — она больше ничего не говорила, но спустя какое-то время сказала: — Думаю, что у него своя особенная церковь — кладбище в Викбурге, там похоронены те самые дети, которые погибли в «Глобусе». Каждую субботу он исчезает на несколько часов. И он это делал, даже когда мы жили в Барлете. Я долго не знала, куда он уходит, пока он, наконец, не рассказал мне. На том кладбище он каждый раз молится о душах этих детей. Его церковь, Дэнни, это кладбище.
Вдруг у Дэнни прояснилась память:
— Когда я был совсем маленьким, однажды он меня туда взял. Я помню, как мы стояли на коленях, как на его глазах были слезы, но он не объяснил мне, почему. Мне было пять или шесть…
— Он продолжает туда ездить, Дэнни, — она коснулась его плеча, будто пыталась протянуть мост от них двоих в мир отца. — Он — очень хороший человек, твой отец. Он… — ее голос оборвался.
— Что? — спросил Дэнни. — Он… что?
Он почувствовал, что мать хотела продолжить.
— Долго думала о том ужасном дне в «Глобусе». Там я увидела его впервые. Он был не такой, как остальные мальчишки в нашей школе и в нашем квартале. Он выглядел беспокойно. Он заботился об этих детях и даже о нас — о своих помощниках, делая для нас все. Он был… — она прервалась, будто в поиске подходящего слова. — Теплым. Я знаю, что этим словом всего не описать, Дэнни. Но именно таким он тогда и был, и продолжает быть — теплым, добрым и любезным человеком.