Автобус остановился, чтобы заполниться пассажирами, двери открылись и закрылись, и запах выхлопных газов наполнил салон.
«Электричество должно проводиться в кабеле под землей», — подумал он. — «Это защитило бы деревья, а также предотвратило бы обрывы проводов во время штормов, а значит, и перерывы в подаче электроэнергии. Ведь, разумно?»
Но он не стал говорить об этом с девушкой. Ему не хотелось с ней разговаривать.
— Ладно, — сказала она. Нужен ли ей был его ответ?
— Короче, что ты от меня хочешь? — буркнул он, все еще не глядя на нее. В автобусе стало уж слишком тепло. Сентябрьская жара не собиралась сдаваться.
— Ничего, — ответила она. — Мне ничего от тебя не надо, может быть, немного любезности.
Любезность — какое странное слово, чтобы использовать его в разговоре, обозначающее: будьте добры, храните достоинство, соблюдайте приличие.
На самом деле, ему хотелось быть добрым, красивым и очаровывать всех своим умом и тактичностью. Она была настолько красива, что у него начало все болеть. Запах ее духов… даже не духов, а просто воздух вокруг нее, чистота которого не пахнет вообще, который напомнил ему ветерок, дующий с озера. Он несчастно смотрел на пейзаж за окном — не на происходящее вокруг, а на здания и магазины, на машины, скучившиеся перед светофором и на людей, поспешно мельтешащих по тротуару, идущих на работу или по другим делам. Вдохнув аромат этой девушки, он подумал о Хлое, о которой какое-то время не думал, потому что рассердился на эту девушку за то, что помешала ему о ней думать.
— В чем дело? — спросила она.
Он закачал головой, не осмеливаясь дать ответ, не будучи уверенным, что скажет что-нибудь путное.
Она на него не давила. Она больше ничего у него не спрашивала и не делала никаких попыток продолжить беседу. Он продолжал смотреть в окно.
Автобус остановился у школы «Барстоф». Она встала и накинула на плечо ремень сумки. Она замерла в ожидании, чтобы еще раз взглянуть на него. В ожидании чего, понять это он не стремился.
— Эй, — окликнула его она.
Он оглянулся на нее и поймал ее взгляд, который уже не был полон гнева, как за пол часа до того на автобусной остановке, в нем была мягкость и нежность.
— Думаю, что с твоей стороны это было любезно.
Для него было загадкой, что она сочла любезным в этой их несостоявшейся беседе.
— Спасибо, за переживание о деревьях.
Она удалялась от него вдоль прохода к двери, не замечая крики и свисты маленьких монстров. Он расслабился в ожидании момента, когда он высадится около школы «Норманн-Прип».
«Норманн-Прип».
Так называли подготовительную академию имени Самюэля Джи Норманна, покойного миллионера, построившего трехэтажное здание, которое в последствии стало административным корпусом этой школы. Оно было до проклятия нормальным, за что Дэнни даже полюбил его и в тоже время возненавидел.
Школа выглядела уж слишком правильной: два здания для классных помещений, расположенных под прямым углом к административному зданию, ярко-красные кирпичи, по которым поднимался плющ, двухэтажные здания. Зеленая лужайка между зданиями была подстрижена настолько ровно, будто ее только что по линеечке выложили брикетами искусственного дерна. И никто бы не осмеливался играть на ней в футбол или даже просто стать на нее ногами. На входе в академию стояли большие металлические ворота.
Учащиеся, только парни, были одеты в синие, похожие на морские, куртки и зеленые брюки — это была официальная униформа этой школы. Каждому учащемуся было позволено носить рубашки и галстуки по его собственному выбору, хотя устав «Норманна» рекомендовал «не пренебрегать вкусом к форме и цвету».
Отец Дэнни с энтузиазмом отнесся к его учебе в «Норманн-Прип», даже если оплата за образование требовала от него дополнительных часов работы на заводе. Он говорил, что хочет, чтобы в процессе обучения у Дэнни было больше возможностей. А «Норманн» обещал маленькие классы и индивидуальное внимание к каждому ученику.
В чем меньше всего нуждался Дэнни, так это в индивидуальном внимании, каким бы оно ни было. Даже наоборот: ему было нужно перемешаться с толпой, чтобы вообще стать «невидимкой». В первые свои девять дней в «Норманне» он не старался завести себе друзей, хотя и никого от себя не отталкивал. Перемещаясь по коридору из класса в класс, будто привидение, он был тенью, оставляемой ничем. В классе на уроке он старался сесть как только можно дальше назад и никогда не вызывался отвечать сам.
Когда наступал перерыв на завтрак, то он старался сесть за столик, за которым он бы был один. И если за его столик садился кто-нибудь еще, то он старался поскорее закончить еду, при этом, не отрывая глаза от тарелки, чтобы затем поскорее выйти из-за стола. Во время перемен между уроками он уходил на стадион, расположенный за административным корпусом. Он поднимался на трибуну, садился на скамейку и смотрел на пустое поле.
Он любил одиночество и не любил его, и так было всю прожитую им жизнь. Он метался между двух огней. Например, ему нужно было, чтобы его не тревожили, и вместе с тем ему был нужен лучший друг, а точнее подруга. Но как назло в «Норманне» такая возможность у него бы и не появилась. Ему было интересно, сможет ли он с кем-нибудь подружиться?
Он не хотел, чтобы с ним произошло то, что было в Барлете на границе с Коннектикутом. Тогда у него было прекрасное время. Ни телефона, ни писем, ни газетных статей. Он играл в баскетбольной команде школы. Нельзя сказать, что он приносил им победы, но и не способствовал поражениям. У него была маленькая роль солдата с мушкетом в школьном представлении, посвященном Американской Революции. Ему нужно было произнести текст, помещающийся в шести строках. Его лучшим другом был Херви Снайдер, у которого он взял прочитать роман «Восемьдесят седьмой участок» Эда МакБейна, затем последовали книги о подвигах Стива Керрила, Мейера Мейера и других. Еще сорок книг ждали, когда он их прочтет. И больше всего Хлоя Эпстейн — лучшая его подруга. Он повстречался с ней на первой своей школьной вечеринке. Это было в восьмом классе. На нем был лучший отцовский галстук синего цвета в белую полоску. Он неловко стоял, прислонившись к стене. Ди-джей менял пластинку за пластинкой. «Дамы приглашают кавалеров…» Появившись внезапно из толпы и представ перед ним, Хлоя пригласила его на танец: «Только не говори «нет» — это меня оскорбит…» Они начали танцевать, сначала неловко, наступая друг другу на ноги, затем, наконец, они поймали ритм. От нее веяло запахом мяты. Их щеки плотно прижались друг к другу, и он почувствовал, как тает от нежности. Затем, оставшись вдвоем, они говорили. А на следующий день они говорили снова — обо всем. Хлоя была еврейкой, а Денни — католиком. Никогда прежде он не встречался с евреями, а ей не приходилось по-настоящему беседовать с католиком. Ни кого из них не пугали религиозные различия, а даже наоборот — удивляло сходство традиций и обычаев: Ханука и Рождество, бармицва и конфирмация, Пейсах и Пасха.
Маленькая, смуглая и энергичная она напоминала птичку-колибри, летящую со скоростью шесть миль в час и тут же неподвижно зависающую в воздухе. Она была нетерпеливой, разговорчивой и постоянно находящейся в движении: «Сделаем так, сделаем наоборот». Они писали друг другу записки, в одной из них она написала: «Люблю», отчего у него в груди заплясало сердце — слова из песни на одной из старых отцовских пластинок. Все было замечательно. Пока не случилось это. Проклятие.
Он весь аж передернулся, снова подумав об этом. Он встал и направился обратно в школу, стараясь оттянуть время, потому что следующим был урок английского языка мистера Армстронга, любимой игрой которого было ловить невнимательных.
На школьных ступеньках его остановил Джимми Барк — первый из немногих учащихся этой школы, кого Дэнни уже знал по имени. Он возглавлял совет учащихся старших классов и выступал с приветственной речью на церемонии начала нового учебного года «Добро пожаловать в «Норманн»». Когда он стоял на сцене, то выглядел приятно, сочетая в себе доверие и скромность.