Это, пожалуй, самая лучшая из всех "малин", которые мне довелось увидеть. Фелек проявил тут немалые способности конспиратора. Даже опытный строитель не смог бы обнаружить тайник.
Но не меньшее восхищение, чем сам тайник, вызывает то, каким образом удалось построить его. Чтобы восстановить разрушенный дом, нужны специалисты-строители и простые рабочие. А где возьмешь людей, на которых можно положиться? И тут Фелеку помогли его золотые руки и технические знания: он сам был и строителем, и печником. Фелек - мастер на все руки: он хороший часовщик и парикмахер, он умеет печь и варить. Но он, наверно, никогда раньше не имел случая так полно проявить все свои таланты, как в эти страшные дни. И все эти таланты он отдавал нам чистосердечно, с большим чувством ответственности, как подлинный гуманист.
25.6.1943
Я почти освоился на улице Тварда, 31, "почти", - потому, что не так легко приспособиться к условиям новой "малины".
Сам переход из одной "малины" в другую труден и опасен, но не менее трудно приноровиться к новым условиям. Как будто попал в неведомую страну.
У каждой "малины" свое уязвимое место, свои установившиеся отношения с сожителями. Каждый хозяин по-своему оценивает положение, у каждого свои методы конспирации, свои способы защиты. На моей новой "малине" мнения о способах защиты у хозяина и хозяйки разные. Он видит опасность в одном, она - в другом. Нам же приходится приноравливаться к ним обоим, ибо оба они хотят нам добра. И потому: там не стань, здесь не ляг, не говори громко, не кашляй и т.д.
Здесь не так, как на Комитетовой, 4, где мы целый день сидели в комнате, и только "по тревоге" прятались в укрытие. Здесь мы целый день в укрытии. Пролезть через отверстие в печке и вернуть ей затем прежний, не вызывающий подозрений вид - нелегко. И если все это время держать постучавшего в дом у дверей, то это может вызвать подозрение. Так что благословен сидящий в укрытии.
Но сидеть в тайнике - как сидеть в карцере. Мы все время стиснуты в узком пространстве между двумя стенами.
Солнце, воздух, небо, земля - все исчезло, забыто; глухие стены закрыли от нас горизонт. На одной из стен видны еще следы стершейся краски, один ее пласт проступает из-под другого, более старого, - и это единственный "вид", который открывается нашим глазам в тайнике. Правда, можно двигаться вдоль тайника, но так как ширина его не позволяет двум человекам разойтись, то мы прикованы к своим местам.
Нары идут в три этажа, на каждом - место для одного человека, но и на нем с трудом поворачиваешься на другой бок, а о том, чтобы сесть, не может быть и речи - голова стукнется о верхнюю полку.
С полки на полку падают сквозь щели между досками соломинки, и утром все лицо покрыто ими.
Свет горит здесь постоянно, и мы не знаем, когда наступает день, когда приходит ночь. Когда в доме начинается движение, - значит, наступил день. Мы не торопимся вставать, лучше еще немного поспать, - скоротать день. И только, когда Фелек стучит в дверцу печки, давая нам знать, что настало время завтрака, мы одеваемся и выходим на несколько минут в комнату, умываемся - и потом вновь возвращаемся в тайник.
Надо протянуть как-то день: мы читаем, пишем, беседуем шепотом и только по-польски - и у стен есть уши. Сквозь стену, смежную с соседней квартирой, до нас уже несколько раз доносился чьей-то шепот. Видно, и там прячутся "котята" (так называли шантажисты прячущихся евреев). Но для нас это еще одно предупреждение - надо быть осторожнее.
О том, что наступил вечер, мы узнаем, когда до нас со двора долетает "вечерний звон": соседи собираются на вечернюю молитву. Во время войны поляки в Варшаве стали религиознее. Почти в каждом дворе есть теперь часовенка, где в сумерки молятся при горящих свечах, поют религиозные гимны. Когда наше чуткое ухо улавливает звуки этой религиозной церемонии, мы знаем: еще немного - и мы сможем выйти на несколько часов, расправить кости. Но часы эти проходят быстро. Пока мы успеваем пройтись разок-другой по комнате, умыться и т.п. как уже надо возвращаться в темноту и нетерпеливо ждать, когда со двора донесутся звуки молитв, предвещающие, что близок час "освобождения".
15.7.1943
Недавно появился у нас Лейзер Левин со своим 11-летним сыном и золовкой. Он ушел из деревни Ломянки, где жил у родственника Кайщака, потому, что больше не мог оставаться одиноким, оторванным от друзей, от еврейского подполья.
Ему повезло: если бы он оставался в Ломянках, то, наверняка, попал бы к немцам в лапы. Через несколько дней после его ухода в село пришли из Вишковского леса, где стоял партизанский отряд Еврейской Боевой Организации, наши связные Давид Новодворский и Ривка Пасманик, посланные с заданием к Кайщаку.
В поисках дома Кайщака они случайно попали к "фольксдойче", и пока он показывал им дорогу к нашему другу, его жена побежала за немцами.
Почуяв неладное, Кайщак немедленно покинул село и велел ребятам бежать. Но, выйдя из его дома, они наткнулись на немцев и были застрелены на месте.
Немцы прочесали все село: не прячутся ли где-нибудь евреи.
Кайщак добрался до Варшавы, и наше подполье сейчас заботится о нем.
С приходом Лейзера с семьей в нашем тайнике стало еще теснее. Но он влил свежую струю в "политическую жизнь" нашей "малины". Усилился интерес к тому, что происходит во всем мире и к положению на разных фронтах. Мы толкуем сейчас о том, когда, наконец, откроют второй фронт. Разумеется, возникают разногласия. Одни говорят, что союзники высадят войска на берегу Ламанша, ибо это ближе всего к английским базам. Другие отвергают это предположение: зачем союзникам бросаться на хорошо укрепленные позиции немцев, где сосредоточены крупные силы противника, если можно морем добраться до Гамбурга и высадиться в самом сердце вражеской территории.
На основании тех же аргументов третьи доказывают, что лучше высадиться в Дании или Норвегии. И тут на помощь приходит карта, висящая на стене в нашем укрытии. Каждый водит по ней пальцем, доказывая: его версия самая логичная, с военной, политической и географической точки зрения. Похоже, что у нас тут "генеральный штаб", где решаются судьбы войны.
Мы спорим о еще не открывшемся втором фронте, а тем временем Красная Армия продвигается вперед - и это может спасти нас. Когда мы ищем на карте села и города, где Красная Армия ведет бои, мы чувствуем, что от успеха этих боев зависит наша свобода. И нам становится страшно, когда мы узнаем, что Красная Армия стоит на месте или отступила.
Мы с нетерпением ждем каждое утро газет. В них, этих печатных буквах, пророчество о нашей судьбе, которую не сравнить с судьбой других народов. Мы жадно впитываем в себя каждое слово, читаем и между строк. Очень немногие реагируют на происходящее на поле битвы так чутко, как мы - евреи, сидящие в укрытиях. Как узники в тюрьме, мы ждем, что кто-то извне разобьет наши оковы. И только одна мысль в голове: доживем ли мы до этого дня?
13.8.1943.
Мы все в укрытии слышим, что Тадек, сын Фелека, прибежал домой запыхавшись. Спросил, где отец, и побежал к нему в комнату. Что-то шепчет ему. Мы поняли: плохо дело. Фелек подошел к дверцам печки и тихо сказал, что агенты полиции во дворе.
Мы уселись, насколько это можно было, поудобнее, чтобы не пришлось менять положение. Погасили свет. Молчим. Только слышно биение наших сердец в тишине. Темнота ослепляет нас. В глазах стоят зеленые точечки, мелькают огненные круги. Каждый как бы попал в сеть к себе самому, сосредоточился в темноте на мыслях о случившемся. Ясно, что не в нас тут дело: нас бы искали немцы, а не польские полицаи, и не среди бела дня, а ночью. Да чем черт не шутит... невзначай и мы можем попасться.
Стук в дверь прервал течение наших мыслей. Момент серьезный, но подсознательно чувствуем облегчение: по крайней мере, разгадаем загадку появления полицаев.. Незнакомый голос спокойно и внятно произносит: "Доброе утро", Фелек отвечает грубым охрипшим не своим голосом.