Мы говорили с паном Чернотой о политике и обществе, и пришли к выводу, что он не совсем свободен от неприязни к евреям, но на отношении к нам это не сказывается. Его антисемитизм несколько сглаживается внешней привычной вежливостью и образованностью. Наш хозяин умный, приятный в обращении человек - типичный польский буржуа. Он не бунтовщик и не революционер. Пан Чернота против экстремизма и насилия и потому ему претит гитлеровское "решение" еврейского вопроса, хотя и он считает, что евреи - чуждый элемент в Польше.
Улица Лешно была в последние дни гетто разделена надвое стеной: четные номера отошли к гетто, нечетные - остались на арийской стороне.
Все дома на арийской стороне стоят нетронутыми, будто совсем близко от них не бушевала буря, которая унесла все признаки жизни на противоположной стороне улицы. Странно: языки пламени, рвавшиеся с еврейской стороны, не оставили никакого следа здесь. Или стерлись уже черные пятна? Или поджигатели действовали так искусно, что не дали огню оставить след на другой стороне?
Эти две стороны улицы: одна разрушенная, другая - целая - свидетельство разыгравшейся здесь драмы.
В окно нашей комнаты мы видим разрушенные стены, груды кирпича, осколков, а надо всем этим - ясное летнее небо.
В центре этого острова смерти торчат кверху три нетронутых здания: Костел, Павиак, дом на Умшлагплаце, а вокруг идет лихорадочная работа - взрывают подвалы и развалины домов, вывозят кирпичи из руин гетто.
Все четырнадцать месяцев, которые я провел вне гетто, я мысленно не расставался с ним. Но поселившись на улице Лешно, 27, я снова вернулся к уничтоженному гетто, к его развалинам, которые все время перед моими глазами, к этой стене, которую я помню с тех пор и которая местами уже проломлена.
Как это все дорого мне и близко! Вновь раскрываются затянувшиеся раны, но я не хочу бежать отсюда. Не хочу бежать от этих воспоминаний, от этого вида, как это ни больно мне.
27.7.1944
Варшава! Она изменилась в последние дни. В жизни столицы наступил перелом. Люди живут со смешанным чувством страха и надежды, которое предвещает близость конца. Ветер свободы веет уже в воздухе, а по земле бродят опасности, которых с приближением освобождения становится все больше.
Все взволнованы молниеносным приближением Красной Армии к Варшаве.
Мы слушаем ежедневно, а иногда и дважды в день, официальные передачи и подпольное радио, которые сообщают, что взяты: Вильно, Гродно, Белосток, Брест, Поговаривают о боях в окрестностях городов Минск-Мозовецки и Шедлец. Уже раздался слух, что Красная Армия стоит под Радзимином, Воломином, Отвоцком и даже дошла до Праги - предместья Варшавы. И хотя слухи эти часто не соответствуют действительности, но есть надежда, что все это произойдет в ближайшие дни. Официальная пресса на немецком и польском языках уже не скрывает положения, она лишь пишет в утешение о "больших победах" "в тактике отрыва от противника". Читатели от души желают немцам еще много таких "побед"...
Русские бомбят Варшаву. Каждый день с наступлением темноты в воздухе раздается оглушительный вой сирен, лучи прожекторов разливаются по небу, в городе светло, как днем. В небе одна за другой появляются эскадрильи бомбардировщиков, свистят падающие бомбы, город сотрясается от взрывов. Немецкая противовоздушная оборона вступает в действие, в небе идут бои.
Жители бегут в панике в подвалы, но мы с Грайеком остаемся на месте, как и другие скрывающиеся евреи. Даже теперь нам лучше не попадаться на глаза соседям.
Но не только сообщения газет и взрывы бомб свидетельствуют о том, что приближаются большие события. Из окна нашей квартиры видим мы разбитые немецкие подразделения, запрудившие дорогу через Лешно; оборванные, грязные, голодные, больные, забинтованные, на подводах и пешком тянутся немцы колоннами. Я смотрю на них, и мне кажется, что вот этого солдата видел я в прошлом или позапрошлом году марширующего во всем блеске с песней под звуки оркестра - вперед на восток.
Я не забыл немецких захватчиков образца 1939 и следующих лет, совершавших "Дранг нах остен" (прорыв-наступление на восток), одетых, сытых, наглых, наводящих страх. Вот они теперь в своем "Дранг нах вестен".(прорыв-наступление на запад),
Всплывают в памяти рассказы стариков и страницы книг о немецком отступлении в 1918 году. История повторяется. И я когда-нибудь буду рассказывать молодым о своем "1918 годе".
Сколько евреев, мечтавших вот так же, как я, стать свидетелями разгрома немцев, не дожили до этого дня!
Что ни день - то новости! Что ни новость - то радость или отчаяние. Настроение - как в лихорадке: то поднимается, то падает. После пяти лет оккупации трудно поверить в разгром сил оккупантов, поверить, что пролетят считанные дни - и ты будешь сам себе хозяин!
И как поверишь, если и теперь, когда я своими глазами видел внушительную и возбуждающую надежду картину немецкого отступления, люди рассказывают, что тоже своими глазами видели двигавшиеся в восточном направлении немецкие танковые дивизии - оккупанты, видно, не собираются уходить.
С одной стороны, рассказывают о панике, охватившей немцев в Варшаве: административные учреждения сворачивают свою деятельность, бегут из Варшавы подданные "Рейха", прибывшие вместе с оккупационными войсками в новую колонию; уносят ноги "фолькс-дойче", гестаповцев почти не видно.
Настроение меняется по мере поступления новых сообщений, пока, наконец, не приходит последнее: после 24 июля, когда казалось, что немцы уже сломлены, им удалось стабилизовать положение, частично возобновилась работа в учреждениях, начали проявлять признаки жизни местные власти.
Мы судим о происходящем по артиллерийским обстрелам: мы прислушиваемся к канонадам, грохот их то приближается, то удаляется, и это говорит нам больше, чем газеты и уличные слухи.
Недавно мы слышали стрельбу только ночью, днем она почти затихала, теперь грохот слышен и днем. Не иначе, как близится освобождение.
Самым горячим из всех жарких дней последней недели был вчерашний вечер. Он оставил след в сердцах жителей Лешно, что напротив бывшего гетто.
Это случилось в полночь. Прошло уже с полчаса после обстрела советской артиллерии, и жители поднялись из подвалов в свои квартиры.
Вдруг воздух разорвала стрельба, продолжавшаяся целый час. Сначала мы думали, что стреляют где-то поблизости. Мы выглянули в окно, чтобы выяснить, в чем дело. Ночь была темная, но мы заметили, что стреляют не так близко, как нам казалось. Стрельба доносилась со стороны Павиака. Когда выстрелы ненадолго прекращались, слышны были крики немцев. Ясно! Немцы расстреливают перед своим уходом заключенных Павиака.
До поздней ночи не прекращалась стрельба, а потом с утра и весь день поднимались со двора тюрьмы (После ликвидации гетто немцы превратили тюрьму на Генша в концентрационный лагерь.) на улице Генша клубы дыма. Значит, выстрелы доносились не со двора Павиака: заключенных перевели в тюрьму на Генша и там ликвидировали. Теперь немцы сжигают трупы...
Наступили решающие дни. Мы на пороге новой эпохи. Прошлое давит еще всей своей тяжестью, и никто не знает, что еще будет, но люди уже вдыхают воздух завтрашнего нового дня. Мы все еще читаем в глазах отчаяние, но в душе уже пробуждается жажда жизни и иногда на лице появляется улыбка.
Пробил час польского подполья. Оно выходит на поверхность и берет в свои руки управление. На всех углах висят плакаты, призывающие население быть наготове. Будто нет уже в городе захватчиков и оккупантов.
Подпольная пресса продается открыто, и ее берут уже без страха. Люди громко обсуждают политические и военные новости, не боясь, что кто-то их подслушивает. Всем ясно: немцы уже бессильны что-либо сделать.