чишки обижали, — возьмут, поганцы, да и отымут денежки; я реву, а они удирать. Мать дома таску; дальние знакомые, какие были — тоже лупку, ну ничего, обтерпелась. Бывало, лупят меня, а я ничего, хоть бы слово сказала али крикнула, словно убоище какое, — молчу. Только мальчишкам больше не поддавалась или драла от них, либо отбиваться… Одного чуть было не убила, под дыхало ногой угодила. Черт моченый, пусть не подхлюпывается… Вот, господин следователь, я и подросла — мне четырнадцать лет прикипело и стала я крепчее, стоеросовей… Мужское племя на меня поглядывать стало… Вот как-то, лето тоже было, маменька пристарела, опилась, целый день, бывало, шатается гунявый знает где, а вечером либо в каком утвержденном приюте, либо в партикулярном ночуем и все вместе, и господа кавалеры босые, и дамы в такой же обуви… Вот как один стал следить за мной, и гостинца дарить — то ледень-чиков даст, а то все больше водки рекомендовал отведать… Дура я была, как-то и хлебнула… горько… не по вкусу. Мой же кавалер — смеяться: «Да ты, — говорит, — во вкус не вошла», а уже я больше не хочу… «Ну ладно, не хочешь, пойдем со мной — апельсином угощу…» А для меня эта ягода, словно чудеса на яви, ни в жизнь не пробовала… Как-то только по голоду — я в яме помойной рылась — так надгнивший нашла и слопала… Как тут соблазну не поддаться — пошла. Ведет он меня, а я, дура, иду, чуть не бегу за ним и замечаю только, что кавалер-то мой, господин следователь, глазищами на меня как-то не то злобно, не то не по-человечьи смотрит. Ноздри дергает, губа трясется… Шли мы, шли — наконец, а на дворе уже темнеет, да в сад и пришли, где убита ныне Албеевская. И такой антихрист, надул, апельсина не дал. С тех пор опротивели мне апельсины. А я-то и не понимала, что со мной сотворили, так и пошла по босякам… Ну-ко, господин следователь, кто ж виновен, нешто я?..
И лакала же я потом — водку и сейчас лакаю, как воду… Вот бы поднесли…
А теперь — скажу про то, что знаю…
Часов в девять вечера на Владимирской горке встретила я кавалера, он познакомился со мной и стал угощать. Угощал хорошо, и водка была, и колбаса, и огурцы, и яйцы вареные. Нализался сам до бесподобности и ушел. Я и выпила и закусила и так-то хорошо себя чувствовала. Нагуляюсь, думаю, вовсю, в Цар — кий сад пойду. Ночь была, время часов одиннадцать, али около того. Вхожу и вижу Ал-беевскую в саду с Соболихой… чего-то говорят и так ничего себе… не очень ругались… При них же Танька Удовленкова, такая же, как и я, и почище меня Марина Рябкина, Ко-ралтышев и друг сердца Соболихи. Оба крючника на Обо-лоне работают. Народ — у-ух. Ничего, и меня в гости пригласили. Выпили мы две бутылки. Это Танька Удовленко-ва угощала и Албеевская, кавалерам, значит, контрибуцию давали, а потом к Соболихе пристали, чтобы и она бутылку проставила. Та пошла, купила. Выпили и закусили ситным с копченой колбасой. Булку и колбасу резала Соболиха…
— А ты видела нож, какой он из себя? — спросил следователь.
— Видела.
— Какой?
— Складной и кривой — словно садовый…
— Если покажу — признаешь?..
— Отчего нет…
Гуленькой показали нож. Она его признала.
— А кому он принадлежит?
— Да Соболихе, она тогда хвасталась ножом, а крючник подарить просил…
— Что дальше?
— Кавалеры были страсть пьяны. Особливо натранбаба-хался любовник Соболихи. Коченогий — мы его прозвали, кутяпый он был да гунявый… а нашей сестре нравился, большой фурор имел… Албеевская и давай с ним закручивать, да шутить, накаливать, значит, а Соболиха злится — страсть! Вот Албеевская и говорит Коченогому — покажи часы… тот показал. Я, говорит Албеевская, себе их на память спрячу — и взяла… Тот говорит: бери, мне Соболиха другие достанет; а Соболиха ругать их — как только возможно. Я, говорит, тебя как поросенка приколю! Зачем, пучеглазая, взяла часы? Отдай! Да так заревновала и такая страшная стала, что Албеевская часы-то скорей отдала — испугалась, слимонилась. Соболиха помалу утихла. Вся компания разошлась. Я тоже. Только это моталась я, моталась и чего-то меня к «Шате» потянуло; иду по другой стороне, уж поздно было, к утру дело шло, слышу — шум, ругня. Гляжу — Соболиха ругается. Я подошла ближе, гляжу, а она в крови запачкана и морда-то тоже припачкана. Ну, думаю, ловко избили и, чтобы самой не наздрючиться, ушла улицей на Печерск. Вот и все, господин следователь.