Я моргнула, прогоняя воспоминание, и обнаружила, что мы стоим перед открытой дверью.
– Он хочет тебя видеть, – сказала она. – Не заставляй его ждать.
Я вошла внутрь. Комнату заливал солнечный свет, проникавший через большие окна, ряды высоких книжных полок отбрасывали на пол резкие тени. Мистер Рочестер сидел в кресле, подавшись вперед, лицом к горящему камину, с большим альбомом на коленях. Он водил по бумаге серым карандашом, а из копны мягких непослушных кудрей, которые доходили ему до подбородка, торчал другой карандаш, красный. Его кожа имела оттенок мокрого песка, но в то же время лицо было каким-то бледным, почти болезненным. Оно было лишено золотистого сияния человека, недавно побывавшего на солнце. А вот скулы – те напоминали острые бритвы. Некоторое время он, словно в глубокой задумчивости, смотрел на стену, а потом опустил взгляд на лист бумаги. Нечто похожее на колокольчик или металлический предмет на запястье звякнуло с движением его руки.
Я уставилась на стену, которую он, казалось, рисовал. В нее был встроен камин, окруженный обоями с красно-черным узором пейсли[1]. Над ним висел большой, испещренный дротиками и царапинами портрет белого мужчины с густой бородой песочного цвета, державшего на руках запелёнатого младенца. Мужчина выглядел грустным и немного сердитым – как будто знал, что его портрет испорчен дротиками. Мне стало жаль ребенка.
Я постучала в открытую дверь.
– Сэр?
– Кто там? – спросил он, не поднимая головы.
– Это Андр…
– Ах да. – Он убрал за ухо непослушную прядь волос на виске. – Входи.
Его голос звучал легко и непринужденно, совсем не так, как у человека, с которым я говорила вчера. Я вошла в комнату, и мистер Рочестер продолжил, не глядя на меня:
– Я должен запечатлеть объект на бумаге до того, как она заметит. Угощайтесь вишневыми пирожными и кофе.
Вишневые пирожные на завтрак? Странно, но после съеденной каши я до сих пор чувствовала голод. Я опустилась на мягкий, обтянутый тканью стул по другую сторону круглого столика, взяла пирожное и снова взглянула на стену. На портрете я видела лишь брюзгливого мужчину и ребенка, но он тем не менее сказал «она». Кого же он рисовал?
Я взглянула на рисунок и ахнула. На каминной полке стояла женщина в красной кабе[2], богато украшенной свадебной накидке и королевской короне. Кровь стекала из ее рта, обагряя белую накидку, – только в этом месте, помимо кабы, он использовал красный карандаш. Весь остальной рисунок был выполнен в призрачных оттенках серого.
Я перевела взгляд на стену – женщины там не было – и снова вернулась к рисунку. По моей спине пробежал холодок.
– Вы видите… ее… сейчас?
– Только в своем воспоминании.
– И часто она появляется?
– Каждый день. Я зову ее Библиотекарем, потому что она обожает переставлять мои книги. – Он усмехнулся. – Злобная аккуратистка. – Он провел последнюю линию, отдалил альбом на расстояние вытянутой руки – при этом движении на его запястьях что-то резко звякнуло, – а после повернул рисунок ко мне. – Что думаешь?
– Почему у нее кровь?
– Я и сам не раз задавал ей этот вопрос. Тогда она стала оставлять мне по утрам угрожающие отрывки из книг, чтобы я читал их за завтраком, – пояснил он, махнув рукой на стол рядом с нами. – Больше я не спрашиваю.
– Я заметила, что вы не изобразили картину на своем рисунке.
– Ну да. Потому что я не рисую чудовищ.
Я помолчала. Должно быть, это портрет его отца… так ведь?
– Тогда почему бы не снять портрет?
– Это мишень. – С этими словами он поставил подпись и дату на своей работе и, спрятав ее рядом с креслом, отложил карандаш и взял пирожное. Наши взгляды встретились – на его лице мелькнула нежность, почти облегчение. Словно вся грубость и злость, которые я видела в нем, зависели от одного человеческого общения.
Но тут его глаза опустились ниже и округлились.
– Господи. У тебя огромный шрам на лице.
Мои щеки вспыхнули. Наверное, я неправильно истолковала выражение его лица, потому что зрительный контакт нисколько не изменил его поведение. «Такой же грубый, как и вчера».
– Знаешь, ты производишь ужасное первое впечатление, – продолжил он, откусывая пирожное. – Разве ты не должна была прибыть вчера?
– Я и прибыла вчера.
Он молча уставился на меня, хлопая глазами, поэтому я добавила:
– Мы разговаривали перед сном.
– Хм. Не припомню такого.
– Вы были… – «Капризным. Как ребенок». – Уставшим, сэр.
– Зови меня Магнус. Не люблю формальность титулов. Она делает нас незнакомцами, а мне не нравятся незнакомые люди в доме.
1
Узор в виде капли со множеством мелких деталей и загнутым вверх концом. Он имеет и другие названия: «турецкий огурец», «слезы Аллаха», «индийский огурец», ботех или бута. Однако во всех культурах является символом жизни и плодородия.