— Да уж, видно, так тому и быть! — сказал захмелевший Юфим и полез в карман. — Накось, родной, как те звать-то, забыл, — обратился он ко мне, подавая деньги, — сходи, возьми за пятиалтынный селедку… Выбирай из кадки-то, котора поболе… Ну, хлеба фунт, да спроси, нет ли, мол, огурца соленого… Поди, нету. Ну, одначе, спроси на счастье… может, есть…
Я взял деньги, пошел к трактиру и уже хотел было войти на крыльцо, как вдруг парень с красной шеей, искавший себе «любака», подскочил ко мне и закричал:
— Ты кто такой, а?.. Откеда?.. Куда идешь?
Не обращая на него внимания, я двинулся дальше.
— Стой! — неистово заорал опять парень. — Кто ты такой?.. Какую ты имеешь полную праву ходить здесь? Имеешь вид?.. Кажи вид!..
— Какой вид? — спросил я.
— Ну, коли не вид, так пачпорт… Кажи, а то в морду!
— Василь Егорыч!.. Василь Егорыч!.. Полно… брось, говорю, сукин сын, не для праздника будь сказано… оставь!.. — упрашивал его все тот же рыжебородый мужичонка. — Ну, чего тебе? Видишь, чай: человек внове… Ну, пришел на праздник… Престол ведь, великий день… Вникни, стерва ты беспокойная, тьфу!
— Ступай ты к лешему! — закричал на него парень и опять заорал на меня: — Хошь к уряднику, а? Хошь?.. Ты, може, бродяга, вор!.. Дам вот в хлебово, — будешь помнить!.. Что у тебя в руке? Кажи! Деньги?..
— Отстань от меня, — крикнул я, — какое тебе дело!
— Нет, врешь, не пущу!.. Врешь, брат!.. Купи половинку — пущу, а то в морду… Айда в казенку!
— Нет, брат, в казенку я с тобой не пойду! — сказал я. — Пусти!
— Врешь! — заорал опять парень. — Пойдешь!.. Почему такое ты со мной не пойдешь, а? Да я тебя ра-а-а-а-зражу на две половины! Кто я… не знаешь?.. В морду хочешь, сволочь!.. Айда за мной!.. Сыпь!
— Маркелка! — обратился он к рыжебородому. — Айда! Пьем значит…
— Василь Егорыч, брось! — снова начал упрашивать мужик. — Нехорошо!.. Противу людей стыдно!
— Ну, пойдем! — сказал я, видя, что от него не отвяжешься.
— Ты куда же это? — спросил он.
Я подвел его и его товарища к своим и объяснил, в чем дело.
— Выпить тебе охота? — спросил кузнец, поднявшись на ноги, и, окинув его своими страшными глазами, повторил: — Выпить? Можно!
— Мишук, — кивнул он Культяпке, — насыпь… поднесу…
Культяпка молча, с улыбкой на тонких губах, налил чашку и, подавая ее парню, сказал:
— На, родной, выкушай на доброе, на здоровье!
Парень взял от него чашку, подержал немного и сказал:
— С праздником! Желаю здравствовать!
— Пей, пей! — сказал кузнец. — Пей, небось…
Парень поднес чашку ко рту и стал «сосать» водку…
В это время кузнец, с перекосившимся от злобы лицом наблюдавший за парнем, размахнулся вдруг правой рукой и со всей силы ударил кулаком по донышку чашки…
Парень вскрикнул и упал навзничь на землю.
Чашка разбилась… Парень, обливаясь кровью и как-то чмокая, заерзал по земле, стараясь встать.
— Вот тебе! — крикнул кузнец и ударил его еще сапогом в бок, — на, пей!..
— Кара-а-а-аул! — закричали вокруг. — Караул!.. Убили!..
Видя это, Культяпка схватил четвертную и, торопливо обращаясь к нам, сказал:
— Ну, ребята, утекай скореича от греха, а то пропишут по первое число!.. Хочь бы водку-то не отняли!..
— Караул! Убили! — взывал между тем мужичонка. — Братцы, наших бьют!
Несколько человек мужиков и гуляющих парней бросились к нам.
Видя это, Культяпка подхватил четвертную подмышку и побежал от места происшествия под гору, по вспаханному полю, к видневшимся вдали кустам.
— Держи его! — закричал кто-то. — Уйдет, дьявол. Уйдет и вино унесет… держи!
Несколько человек бросились за ним вдогонку, а остальные окружили нас, и началось побоище… Нас били, и мы били…
Помню, как страшно кричал кузнец и как страшно он бил… Помню, как сшибли с ног длинного Соплю… как волокли по земле дядю Юфима…
Страшно, свирепо, отвратительно…
XV
Сильно избитые, оборванные, мы с Терехой вырвались кое-как, наконец, из этой свалки и, позорно бросив кузнеца, Юфима и Соплю на произвол судьбы, побежали с поля сражения под гору, к кустам, по тому направлению, куда удрал Культяпка.
Пробежав немного, мы оглянулись и, видя, что никто не гонится, пошли шагом.
Я посмотрел на Тереху. По лицу у него текла кровь, губа распухла, красная рубаха, надетая для праздника, была растерзана и висела клочьями…