— Типун тебе на язык! — закричал сторож и сделался еще страшнее. — Чорт паршивый! Издыхай сам! Может, ты наперед издохнешь… Сволочь… пра, сволочь… вор!..
— А ты не очень, брат! На меня еще собака не лаяла… Вор! Что я у тебя украл, а?..
— Бросьте! — крикнул кузнец. — Какого чорта схватились?..
— А что ж он мне смерть-то прочит? — закричал сторож. — Надсмехается?! Аль я дешевле его стою?.. Нищий, абармот!..
— Чего уж! — усмехаясь, сказал Культяпка. — Баба, что хочет, то и делает… Погоди, она скоро на тебе верхом ездить станет, и будешь возить…
— На мне?.. Верхом?!
— А что ж ты думаешь? Вот приди-ка ужо, каких она тебе надает, за милую душу!.. На кой ты ей!.. Она, чай, там за это время с нарядчиком: и чаек и бараночки… Пожалте, чего угодно! Ты думаешь, ребеночек-то в люльке твой качается? Нака-ся, выкуси… твой!.. Был твой, да свиньи съели… А он-то сдуру качает… Качай, брат, качай!..
Он говорил эти язвительные слова, а сторож сидел и слушал… На него страшно и жалко было смотреть. Широко открытые глаза остановились на одной точке, точно застыли, посиневшие губы тряслись, на щеках выступали красные пятна… Все его тощее тело дрожало, пальцами правой руки он царапал землю, точно стараясь схватить что-то.
Нам всем было неловко, совестно, гадко…
— Полно тебе, — сказал, наконец, дядя Юфим, — пожалеть человека надо!.. Вишь, он и так от господа убит… Эх, ты! Какое тебе дело, до чужого тела?.. А ты плюнь на него, — обратился он к Сопле, — не слушай: собака лает — ветер носит…
Но сторож не слушал его слов. Он вдруг вскочил с места и, как бешеный, вращая огромными глазами и тряся кулаками, закричал:
— Убью!.. Я… погоди…. вот увидишь… со мной…
Он не договорил и, махнув рукой, повернулся и быстро зашагал от нас по дороге в имение.
— Ну, вот, наделал, брат, ты делов, — сказал дядя Юфим, обращаясь к Культяпке, — пойдет тепереча скандал, драка. Эх, нехорошо!..
Культяпка засмеялся.
— Все одно, — сказал он, — и без меня было бы. Не первый снег на голову… Ну, что ж, — переменил он речь, — допивать, что ли, а?.. — и, видя, что никто не отвечает, молча стал наливать в «фунтик» водку…
XVII
В имение мы пришли к вечеру и прямо направились в кухню ужинать.
Здесь по случаю праздника уже отужинали, не дожидаясь нас, предполагая, что мы придем пьяные.
Сторож, связанный по рукам и ногам, с разбитым лицом и мокрыми, лоснящимися и слипшимися на лбу волосами, лежал навзничь на своей кровати и, широко открыв рот, спал тяжелым, пьяным сном, мыча и выкрикивая что-то…
Злая, заплаканная, с подбитым глазом стряпка, бормоча себе что-то под нос, вероятно, ругаясь, швырнула нам на стол хлеба, ложек, плеснула в чашку щей, кинула наши «пайки» солонины и, буркнув: «Жрите!» — ушла в свой угол…
— Жрут-то, чай, свиньи, да ты с ними, — сказал кузнец, — а мы кушаем… Что, аль влетело?..
— А тебе какое дело? — огрызнулась кухарка. — Ты знай себя… Оглянися, сват, на свой зад…
— За дело, — продолжал кузнец, — так и надо! Кабы на мои зубы, я бы вам обоим с хахалем-то головы сорвал… и греха не было бы…
— С каким таким хахалем? — завизжала кухарка, выскакивая на середину кухни. — Сказывай, а?.. Ты видел, что ль? Сказывай!..
— А ты, смотри, не ударь! — злобно улыбнувшись, с презрением сказал кузнец, и вдруг громко крикнул: — Отвяжись от меня…
И он обругал ее позорным словом. Кухарка громко завопила, обращаясь к нам:
— Будьте свидетели!
В это время дверь отворилась, и в избу вошел нарядчик.
— Хлеб да соль! — сказал он, садясь на лавку, словно не замечая плачущую кухарку.
Мы молчали. Нарядчик окинул нас своими острыми из-под нависших бровей глазами и прибавил:
— Ну, как погуляли?..
Но, видя, что мы опять молчим, он обратился к стряпке и, сурово хмуря брови, как-то особенно грубо и зло крикнул:
— Ты чаво это, а?..
— Да как же, — завизжала стряпка, — всякой, прости бог, жулик придет, лает, страмит… Аль я взаправду какая-нибудь. За что он меня таким словом обозвал?.. Какой такой у меня хахаль, а? Сказывай! Ну, ну!.. А-а-а! Небось, пришил, пристегал язык-то… Испугался?..
— Как не испугаться, — произнес кузнец, — кабы эта страсть да к ночи… гм?.. Какой хахаль-то? — продолжал он, улыбаясь. — А вон сидит! — Он указал пальцем на нарядчика. — Аль не узнала?.. Шкура! — продолжал он. — Тоже: кто я?.. Мужа-то извела, подлая… у-у-у…
— Что же это такоеча? — закричала кухарка, ударяя себя руками по бедрам. — Люди добрые, а?… Егор, что ж ты молчишь-то, а? Уйми его!