Я надел на него сбрую и повел из конюшни под навес, где стояли экипажи.
Здесь мне долго пришлось возиться с «Буланжой», который никак не хотел войти в оглобли. Наконец, кое-как, после долгих усилий, обозлившись до-нельзя, я запряг все-таки упрямого мерина и, торжествуя, выехал на двор.
Совсем смеркалось… В открытых окнах квартиры управляющего светился огонь. Я подъехал к крыльцу и остановился. Кругом было тихо, а из окон квартиры «самого» доносились голоса… Шла пирушка, кричали, спорили, смеялись…
Ждать пришлось долго… Наступила ночь… Сторож Сопля с колотушкой несколько раз прошагал мимо. Наконец, дверь отворилась, и на пороге с фонариком в руке показалась горничная, а за ней «сам» и гости.
— Подавай! — крикнул «сам», — Эй, заснул!
Я чмокнул на «Буланжу» и подъехал к крыльцу.
Гости, два учителя, были совсем «готовы». Одного из них, высокого, тощего, одетого в крылатку и кожаную фуражку, бережно взяв подмышки, «сам» свел по ступенькам крыльца и посадил в корзинку.
Другой, тоже тощий, но небольшого роста, одетый в поддевку, спотыкаясь и чуть не падая, кое-как забрался в корзинку.
Свет от фонаря падал на лицо пьяного учителя, страшное и вместе жалкое… Глаза были «оловянные», широко открытые, точно у безумного, нижняя челюсть отвисла. Из-под надетой на затылок фуражки падали на лоб и прилипли к нему мокрые, как сосульки, волосы… Он хмурил то и дело брови и кричал осипшим голосом, обращаясь не то к учителю, своему соседу, не то к управляющему.
— Я… я, — кричал он, — сверхчеловек!.. «По ту сторону добра и зла…» Я кто?.. Я сам Ницше… Ницше — осел… А ты кто?.. А?
— А ты пьяный дурак, — ответил ему второй учитель в поддевке, — сиди уж… ворона!..
— Трогай! — крикнул управляющий, которому, повидимому, эти «гости» сильно надоели. — По-о-о-шел!..
Я тронул, но пьяный учитель тотчас же закричал мне:
— Стой! Стой!
И когда я остановил «Буланжу», он обернулся назад и закричал:
— Эй вы!.. Как вас?.. Немец-перец, колбаса… Дайте три рубля взаймы!..
— Извольте! — любезно заторопился «сам», вынимая из кармана кошелек. — На-те!..
— Давай сюда! Отлично! Чорт вас возьми! Прощайте! Извозчик, трогай!..
— Хи-хи-хи! — засмеялся вдруг тоненьким голоском учитель, одетый в поддевку. — Вот так ловко! «Ницше», философ!.. Хи-хи-хи!.. Ах ты, философ, много ль на плеши волос?.. Кричит тоже: кто я?.. Хи-хи-хи!..
— Молчи! — закричал учитель в крылатке и вдруг ткнул меня в спину. — Стой, извозчик! Я слезу… Я не могу с ним. Эта сволочь решительно отравляет мне существование. Я убью его!..
— Хи, хи, хи! Не слушай его, извозчик, — говорил учитель в поддевке, — пожалуйста, не слушай… Он дурак… Антон Горемыка!.. О, господи… Хи-хи-хи!..
— Молчи! — опять заревел учитель в крылатке. — С кем говоришь? С кем ты говоришь, раб, холуй!.. Поддакивало, льстец!.. Подхалима! У князя ручку целуешь… Не говорю уже про княгиню… Кума! х-ха! Зачем ты позвал ее крестить, а? Ее, а не первую попавшуюся бабу, а?.. Говори, плебей!..
— Хи-хи-хи! «Философ, так говорит Заратустра»… А сам только и говорит, когда пьян, как сапожник. Трезвый нем, как рыба… Паки и паки дурак… Осел…
— Осел в твоих глазах! — закричал учитель в крылатке, — и горжусь этим! Я честен!.. Понимаешь ты это слово — честен?! Где тебе понять, грабитель! Взяточник! Взятки берешь с баб!.. Чьи на тебе штаны? Го, го, го! Княжеские… Все на тебе чужое… все выклянчил… Ты не учитель, ты лакей, ты идеальный лакей, только и знающий одно: рубль! Подлец ты, одним словом, и тебе все равно, хоть плюй в рожу… Да!.. Извозчик! — обратился он вдруг ко мне. — Вези нас, меня и этого вот подлеца, к Лизке… Вези, гражданин!.. Эй ты, княжеский холуй, тебе говорю!..
— Хи-хи-хи! Так, так… К Лизке, значит, а? О, господи!.. Вот философия… что и требовалось доказать!..
Между тем «Буланжа», тяжело дыша, неловко упираясь некованными передами в рыхлую землю, кое-как втащил нас в гору, и мы въехали в деревню.
Деревня спала. Даже собаки — и те не лаяли на нас.
— Сворачивай! — сказал учитель в крылатке, дотронувшись до моего плеча. — Вон у ней огонек! «Посмотри: в избе, мерцая, светит огонек»… идиллия, а?.. Ах, чорт их возьми! Это у ней лампадка мерцает перед Прасковеей Пятницей… Тоже — вывеска… Ха-ха-ха! Сворачивай, гражданин…
XXV
Я привязал «Буланжу» к крыльцу за столб и вслед за учителями «пролез» в хату.
Лизка, в одной юбке, босая, растрепанная, успевшая зажечь лампочку, торопливо расстилала по столу белую салфетку. Учителя сидели за столом друг перед другом и оба курили.
— Гости дорогие… ах, ах! — суетилась Лизка. — Слышу, стучат… Господи… кто же это, думаю!.. Ан, хвать, вон кто! Милости просим!.. Милости просим!.. Ах! ах! — спохватилась она вдруг. — Что же я это окошко-то забыла, дура, завесить!.. Неровен час, народ-то ноне…