Выбрать главу

— Я сам решу, чем тебя угостить. Более того, сам же это и приготовлю.

С этими словами он снялся с места и полетел на кухню. Оказавшись в своем гастрономическом царстве, он вызвал Неда, что-то пошептал ему на ухо и отправился к себе в кабинет — пить свой любимый «Реми-Мартин» пятнадцатилетней выдержки. «Не хочу я трепаться с этой бабой и строить ей куры, — думал он, потягивая из фужера маслянистую, с золотой искрой коричневую жидкость. — Не хочу — и не буду».

Выйдя через четверть часа из своего загончика в коридор, Флориан столкнулся с Калумом, который направлялся в кабинет Одетты.

— Она думает, что я пошел пописать, — сказал ему Калум, открыл дверь, вошел в комнату и принялся сгребать в кучу лежавшие на столе бумаги, документы и нераспечатанные письма, в том числе письмо от Вэл, менеджера кабаре, в котором она уведомляла о своей отставке. Все это он засунул за стоявший у стены шкаф, заставленный папками с личными делами сотрудников.

Вынув вслед за тем из ящика несколько досье, он препроводил их в указанном направлении вслед за письмами, многочисленными меню и бухгалтерскими документами. В случае чего всегда можно было сказать, что документы провалились под шкаф по вине нерадивых уборщиц.

Покончив с бумагами, Калум прикрыл дверь и двинулся через кухню в обеденный зал, велев по пути одному из официантов принести за его столик бутылку марочного рислинга, который он намеревался влить в Одетту. Калум ликовал: пока все шло в точности, как он задумал.

Рыба-монах, которую подали Одетте, представляла собой настоящее произведение искусства. Одетта, во всяком случае, ничего более красивого не видела за всю свою жизнь и искренне считала, что этому блюду место не на обеденном столе, а в художественном музее. Перламутровая тушка монаха лежала на подстилке из кроваво-красной лососевой икры, в окружении орнамента из ломтиков зеленого, желтого и оранжевого перца. В центре тушки красовался фирменный знак Этуаля — изумрудно-зеленая, с темными прожилками корона из съедобных трав и кореньев, напоминавшая ювелирное украшение из жада.

Нечего и говорить, что Одетта, потребляя это чудо кулинарии, не ела, а священнодействовала. Рыба таяла на языке, а соус был столь изысканным, что Одетта, проглотив кусочек, всякий раз жадно облизывала губы, стремясь подольше сохранить во рту этот восхитительный, легкий и насыщенный одновременно, неуловимый и сладостный, как мечта, вкус.

— Нравится? — не без гордости осведомился Флориан, который, пока она ела, не сводил с нее глаз.

— Невероятно! — Одетта даже засмеялась от удовольствия. Ферди готовил очень хорошо — особенно когда был трезв, но стряпня Этуаля была выше всяких похвал. Следующее блюдо говяжью вырезку с грибами — Флориан скармливал ей, как малому ребенку, лично поднося наколотые на вилку крохотные кусочки к самым ее губам. То блаженство, которое она демонстрировала всем своим видом, поглощая приготовленную им пищу, немало польстило его самолюбию; теперь он поглядывал на женщину куда более доброжелательно, чем в начале вечера. Более того, он даже начал за ней ухаживать. Так, во всяком случае, казалось Одетте, которая от души наслаждалась едой и мужским вниманием, не забывая также подносить к губам бокал с вином, на чем особенно настаивал Флориан.

— Еда без вина, — сказал он, — это как брачное ложе без невесты.

Сначала Одетта пила рислинг, потом «Руа Медок», а потом великолепный «Шаве Эрмитаж» 82-го года. А еще она наблюдала за сидевшим напротив Калумом. Ей хотелось, чтобы он обратил внимание на ухаживания Флориана, разозлился, грозно на него посмотрел, послал его к черту — другими словами, ее приревновал. Увы, взгляд Калума продолжал оставаться холодным и отстраненным: казалось, в эту минуту он находился от них и от этого места где-то за тридевять земель…

Под воздействием благородных вин, а вернее сказать, их смеси и количества, Одетта забыла о том, что кабаре и бар на втором этаже закрыты, а официантки, которые сменили временный обслуживающий персонал, слишком уж избалованы. Войдя в туалет, она прилипла к зеркалу и, пританцовывая на месте от избытка чувств, запела:

— А-а-ах! Мне так нравится любить тебя, беби…

Потом, прервав пение и еще раз внимательно на себя посмотрев, она пришла к выводу, что очень даже ничего. Не красавица, конечно, в общепринятом смысле этого слова, но очень, очень сексуальная. До такой степени, что ей удалось расшевелить даже знаменитого Флориана Этуаля, который знает толк в женской красоте ничуть не меньше, Чем во вкусной жратве. Но Калум — орешек потверже Этуаля. Вставал вопрос: достаточно ли она сексуальна, чтобы расшевелить Калума?

Прикрыв на мгновение глаза, она представила Калума у себя дома. Он стоял рядом с ней с бокалом бренди в руках и смотрел на пылавший в камине огонь. Потом повернулся к ней и сказал:

— Я люблю тебя, Одетта Филдинг. — Его голос вибрировал от сдерживаемых эмоций. — Будь моей женой… — Открыв глаза и гипнотизируя взглядом свое отражение в зеркале, Одетта медленно, чуть ли не по слогам, произнесла: — Одетта Форрестер. — «А ведь неплохо звучит», — подумала она и заговорила снова: — Здравствуйте, я — Одетта Форрестер. Очень рада с вами познакомиться. Как поживаете?..

Выйдя из мужского туалета и проходя мимо женского, Калум услышал доносившийся из-за двери знакомый голос.

— Я — Одетта Форрестер. Очень рада с вами познакомиться… Черт, опять не то! Привет, я — Одетта Форрестер, а это мой муж Калум Форрестер…

Калум расплылся в улыбке и, продолжая улыбаться, вошел в обеденный зал.

— Чего скалишься? Анекдот, что ли, рассказали? — с любопытством спросил у него Флориан.

— Да нет. Просто подумал, что мисс Филдинг уже созрела для десерта, — ответил Калум, глядя на подходившую к столику Одетту. Ее черные волосы в беспорядке разметались по плечам, голубые глаза лихорадочно блестели, а большой, заново накрашенный губной помадой рот алел на бледном лице, как незажившая рана. Все это свидетельствовало о том, что у нее и впрямь слегка поехала крыша. Калум, продолжавший злиться на Одетту за то пренебрежение к его нуждам, которое она продемонстрировала на заднем дворе «РО», почувствовал, что настало удобное время взять реванш.

Десерт, именовавшийся «тройной шоколадный мусс» и оттого черный, как кожа сенегальца, перекочевал в рот Одетты с помощью ложечки, которую заботливо подносил к ее губам Флориан, сопровождая указанное действие регулярными впрыскиваниями в ее организм щедрых порций темно-красного муската и желто-коричневого коньяка «Реми-Мартин».

К тому времени, как с десертом было покончено, обеденный зал окончательно опустел, и Калум велел обслуживающему персоналу отправляться по домам.

— Я сам тут все уберу, — сказал он официантке, покровительственно шлепая ее по заду.

Одетта расхохоталась:

— Помнится, ты как-то сказал, что всякая физическая работа тебе ненавистна и ты, если появится необходимость бегать с тарелками или помогать в баре, предпочтешь закрыть ресторан.

— То-то и оно. Я закрываю эту лавочку, — как бы в шутку сказал Калум, сверля при этом Одетту тяжелым взглядом, в котором ни на гран не было веселья.

Впрочем, уборкой занялся все-таки не Калум, а Флориан. Поставив тарелки на поднос, он отправился на кухню, чтобы дать инструкции своим подчиненным. Оставшись наедине с Калумом в большом пустынном зале ресторана, Одетта заулыбалась, как именинница. Калум тоже улыбался, но по другой причине. Ему казалось, что теперь Одетта полностью в его власти и он может заставить ее плясать под свою дудку.

— Хочу кое-что тебе показать, — сказал он и, к большому удивлению Одетты, взял ее за руку. — Давай-ка поднимемся ко мне в кабинет.

Когда она шла рядом с Калумом, у нее было такое ощущение, что она — маленькая девочка, которую ведет за руку большой, сильный мужчина — ее надежда и опора. Ей нравилась, как он сжимал ее руку своими сухими, теплыми пальцами, и она готова была идти с ним рука об руку хоть на край света. Когда они вошли в кабинет, Калум выпустил ее руку на свободу и включил один из двух стоявших в офисе компьютеров. На экране высветился снятый под непривычно высоким углом бар.