Коред помедлил с ответом:
-- Мне уже случалось встречать тех, кто так или иначе приручал птиц и зверей. Вороного съем, если эта стая здесь не по чьей-то воле.
Надья внезапно вспомнила, что по дороге в деревню она с друзьями видела, как животные странно себя вели, массово выбегая из чащи. Когда она рассказала об этом Кореду, тот в сердцах выругался.
-- Будем надеяться, что они ограничатся лишь наушничеством. Не хотелось бы воевать со стаей бешеного воронья.
Надья представила, как вся эта стая, сорвавшись с деревьев, набрасывается на неё, и терзает своими острыми клювами, вырывая куски её плоти, вытягивая глаза из глазниц, и выдирая волосы. Чтобы отбросить скверные мысли она сделала ещё один глоток из меха с вином, а затем задала Кореду вопрос, который мучил её с тех пор, как она поговорила с Хёрбом у руин:
-- Скажите мне, кто вы, всё же, такой? И чем вы занимаетесь? Вы не благородный рыцарь из книжных сказок, не наёмник и не солдат. Так кто вы?
Коред прикрыл глаза и тяжело выдохнул. Его дыхание оставило лёгкое паровое облачко на морозном ночном воздухе.
-- Когда же мне уже перестанут задавать этот проклятый вопрос? Я не рыцарь, это верно. Но я бывал и наёмником, и солдатом. Бывал убийцей, лгуном, и вором. Но всё это не имеет никакого значения, как и то, кто я такой, и чем я занимаюсь, -- он обернулся к Надье. -- Можешь считать меня кем угодно. В данной ситуации я -- всего лишь удачное обстоятельство, из-за которого ты всё ещё жива. Если тебе этого не достаточно, то я ничем не могу тебе помочь.
Он замолк и снова уставился в пламя костра. Надья взглянула на Хёрба, и лекарь, едва заметно, покачал головой. Будто говоря ей: "Не стоит". Обеспокоенная тем, что она вновь чем-то раздосадовала Кореда, она решила сменить тему:
-- У вас очень необычный меч.
-- Необычный? -- усмехнулся Алистер. -- Я бы сказал "никчемный". Он выглядит так, словно его выкопали из тысячелетней могилы и вдели в новые ножны.
Коред не обратил на него никакого внимания.
-- Когда тварь явится, -- сказал он. -- Вы будете рады этому никчемному куску стали. А теперь заткнитесь, от вашей болтовни у меня болит голова.
Время тянулось медленно. Прохладный ночной ветер трепал листву растущих кругом деревьев, создавая причудливую мелодию. Вороны, подобно неподвижным горгульям, глядели на путников мёртвыми глазами.
Коред всё так же сидел, почти неподвижно, глядя в огонь. Меч лежал у него на коленях. Не отрывая взгляда от пламени, черноглазый, вдруг, заговорил:
-- Долго там стоять будешь?
Все взгляды обернулись на него, не понимая, к кому именно он обращается. Посмотрев в пламя ещё миг-другой, Коред поднял глаза, и уставился куда-то вдаль, в лесную чащу, высматривая что-то между деревьями. Или кого-то.
Надья проследила направление взгляда бродяги. Поначалу она не увидела ничего. Лишь пляски теней от костра, едва достигающих края поляны. Всматриваясь, прищурив свои карие глаза, она пыталась разглядеть то же, что явственно видел Коред.
И она разглядела.
На окраине поляны, там, где начинались деревья, и густой подлесок был усеян травой и высокими кустарниками, среди скрючившихся, низко растущих древесных ветвей, стоял человек. Тёмная фигура, очертания которой были едва заметны лишь тогда, когда очередной пламенный всполох костра взвивался достаточно высоко, чтобы свет от него смог до неё добраться.
Ужас сковал Надью. Её сердце, казалось ей, остановилось. Или же начало биться во стократ сильнее -- она и сама не могла сказать. Мир для неё исчез. Остались лишь она, и эта чёрная тень, и между ними залег короткий, тёмный, поросший тёмно-зелёной травой коридор, с выложенными серым булыжником стенами, над которыми раскинули свои ветви умершие деревья, усеянные безмолвными чёрными птицами.
Постояв в тени ещё несколько мгновений, тёмная фигура двинулась вперёд, сминая под собой траву и ломая ветки кустарников. Звук, с которым они переламывались, когда фигура шла сквозь них, напоминал Надье хруст ломающихся костей, а шелест потревоженной им листвы превращался в зловещий шепот. Длинная монашеская ряса мягко скользила по лесной траве, но Надья отчетливо слышала влажный звук сдираемой заживо кожи.
Движение Кореда она заметила краем глаза. Будь она в состоянии здраво мыслить, она бы увидела, что черноглазый резко вскочил на ноги, едва тень двинулась к ним, ломая кусты. Меч в мгновение ока оказался в его правой руке. Левой же, почти неуловимым движение, Коред вытащил из поясного мешочка горсть перламутрового порошка, а затем бросил его в огонь. И мир поглотила тьма. На мгновение, показавшееся Надье вечностью, всё вокруг погрузилось в абсолютную черноту. На задворках её разума даже промелькнула мысль: "Не ослепла ли я? ". И тогда темнота развеялась. Костёр, в который Коред бросил нечто ей неизвестное, взорвался светом столь ярким, что Надья зажмурилась. Открыв глаза, ей показалось, что настал день. Пытаясь привыкнуть к обилию света, она протирала глаза рукавом.
Костёр теперь горел ярким, золотым огнём, словно внутри него зажглось полуденное солнце. Вся поляна освещалась так ярко, что Надья могла бы пересчитать каждое вороное перо, опавшее вниз, когда десятки воронов, с ужасными воплями, сорвались с веток и разлетелись в разные стороны, подальше от несущего боль пламени.
Тёмная фигура в плаще, наконец, вышла из чащи и остановилась на краю поляны. Алистер с Хёрбом вскочили со своих спальных мешков. Один из них неуверенно тряс перед собой своей кривой саблей, второй заламывал руки, держа в каждой из них по рунному камню. Коред немигающее смотрел на фигуру в плаще. Надья, ни то, хныча, ни то, поскуливая, отползла ему за спину.
При ярком свете костра фигура казалась намного ниже, чем там, на лесной дороге. Поношенный балахон был ей велик, рукава и плечи комично свисали вниз, а подол образовывал на земле тряпичную кучу.
Медленно, словно актёрствуя, человек откинул глубокий, изъеденный молью и покрытый заплатами капюшон. Глаза Надьи округлились от удивления.
Всё те же седые волосы и бакенбарды. Всё то же заостренное, умное лицо, всё те же глаза смотрели на неё, выглядывающую из-за спины Кореда. Но на этот раз в них не было ни игривости, ни добродушия. Лишь холодный, животный голод.
-- И снова здравствуй, Надин, -- произнёс рунный торговец по имени Дитор. -- Я же говорил, что буду рад новой встрече. Надо же, ты пахнешь всё так же сладко.
В его голосе не было и следа добросердечия, с которым он говорил с ней на ярмарке. Этот голос был бесстрастным, безразличным, полным нотками самовлюбленности.
-- Вы... -- только и смогла пролепетать она.
-- Я, -- кивнул Дитор. -- Признаюсь, я надеялся, что ты удивишься моему появлению.
-- Но как вы, вы же не могли, вы ведь... -- Надья стала запинаться, теряя нить, забывая саму суть того, что хотела сказать. Мысли роились в её голове, словно стая взбешенных шершней, жаля одна за другой. Но прежде, чем она успела сказать что-либо связное, её прервал резкий, холодный, скрипучий голос Кореда:
-- Закрой рот, Надин, и не произноси ни слова. Даже не смотри на него.
Надья послушно замолчала. Это было легче, чем думать, и пытаться облечь слова в предложения. Но взгляда отвести не смогла.
Дитор, в то время, осматривал поляну. Его глаза, пустые и бездушные, скользнули по Алистеру и Хёрбу, но словно и не заметили их. Будто торговец смотрел не на людей, а на что-то столь незначительное, что он даже не придавал этому значения. "Они ничего для него не значат, -- поняла Надья. -- Он не видит в них никакой угрозы, они лишь пыль под его сапогами".
Но когда глаза Дитора остановились на Кореде, что-то в них изменилось. То безразличие, что читалось в них, сменилось явной, всепожирающей злобой. И ненавистью. Дитор даже слегка приоткрыл рот, показав свои желтоватые зубы.
Надья подалась чуть вперёд, и, встав рядом с Коредом, взглянула тому в лицо. И всё поняла.
Черноглазый не боялся того, что вышло к ним на поляну. Он смотрел в лицо Дитору, и на его собственном лице читалось лишь отвращение, смешанное с усталостью. Воля, с которой этот старый, обласканный ветрами бродяга стоял перед лицом смерти, сжимая в руке клинок, выводила Дитора из себя.