Кэрри Уэббер – одна из самых жестоких женщин-заключенных из всех, что я когда-либо встречала. Заключенные, надзиратели – ей было все равно, на кого нападать. Она целыми днями изготавливала оружие из всего, что попадалось ей под руку. Каждый вечер мы обыскивали ее камеру и неизменно находили смертельно опасные приспособления, изготовленные из доступных в тюрьме материалов. Заточки. Ножи, сваренные из пластика и бритвенных лезвий. Утром мы приходили снова и находили гарроту, сплетенную из туалетной бумаги и прочную, как веревка. Она всю ночь спала с ней под подушкой, планируя, на кого нападет в следующий раз.
Надзиратель удерживал Кэрри, пока я отнимала у нее сегодняшнее оружие: зубную щетку с двумя лезвиями, вставленными в расплавленный пластик. Это было смертельно опасное приспособление. Кэрри продумала его таким образом, чтобы он нанес максимальный ущерб. Она прекрасно понимала, что медсестре будет гораздо труднее зашить два близко расположенных пореза, чем один. Лицо Джейн оказалось навсегда изуродованным.
Мы просили Джейн никому не рассказывать, за что ее посадили, но она явно проигнорировала наш совет.
Каждый, кто причиняет вред детям, занимает самое низкое положение в тюремной иерархии, а преступление Джейн было особенно отвратительным. Она держала собственных детей, пока ее муж их насиловал.
Кэрри, вероятно, узнала об этом и решила, что Джейн заслуживает особого наказания.
Сирена ревела в моих ушах, словно дрель, пока Джейн продолжала кричать. Шум был невыносимым.
– Выведите ее отсюда! – скомандовала я. Кэрри сверлила меня пронзительными темными глазами. Она была крупной и коренастой женщиной и выглядела злобной. Вы знаете людей, которые так выглядят? В ее глазах отсутствовало какое-либо выражение, они были просто холодными и острыми.
Она извивалась и злилась, когда ее тащили в изолятор. Она была в ярости из-за того, что я прервала самосуд. Тем временем Джейн рыдала, пока медсестры вели ее накладывать швы. Она оставляла за собой кровавый след.
Я чувствую, как мой желудок выворачивается, когда вспоминаю это неприятное зрелище. Запах. Все, что связано с этим кошмаром, для меня крайне болезненно. Я очень боюсь крови, и даже крошечная ее капля вызывает у меня тошноту. Откладываю ложку и хватаюсь за край стола. Затем делаю глубокий вдох и долгий выдох, сдувая прошлое.
Чаще всего мне кажется, что это было очень давно, но иногда, причем в самые безобидные моменты, прошлое подкрадывается ко мне и снова тащит за трехметровые стены. Вообще, это неизбежно, учитывая, что я 27 лет проработала в тюрьме. Бо́льшую часть времени я – Ванесса, но иногда снова становлюсь Фрейк, Фрейки или просто «начальницей».
Сегодня пеку торты и пирожные, которые могут составить конкуренцию выпечке Мэри Берри[1] – по крайней мере, я себя в этом убеждаю. Шучу, конечно. Когда-то была руководителем отдела безопасности и управления в тюрьме Уормвуд-Скрабс. Я расскажу вам о своем пути из пункта А в пункт Б. Если вас легко шокировать или оскорбить, тогда вам лучше пройти мимо.
1. Новый человек в блоке
Уормвуд-Скрабс, март 2002 года
Думаю, будет справедливо сказать, что мой первый рабочий день в одной из самых известных британских мужских тюрем начался не очень хорошо.
Там была нехватка персонала, поэтому меня и еще одну надзирательницу перевели туда из другой тюрьмы. Так обстояли дела в тюремной системе, и я ничего не могла изменить.
У нас были только выходные, чтобы подготовиться после того, как на пороге моего дома появился человек из женской тюрьмы Холлоуэй с письмом. Это было немного похоже на то, что можно увидеть в фильмах, когда кому-то вручают судебные бумаги.
Протянув руку, женщина сунула мне конверт, а я просто посмотрела на нее, прекрасно понимая, что новости плохие. У меня очень развита интуиция, и вы убедитесь в этом, когда узнаете мою историю.
– Просто скажите, в чем дело, – попросила я, не желая заморачиваться с открыванием конверта.
– Вас переводят в Уормвуд-Скрабс.
У меня внутри все сжалось.
– Ладно, хорошо, – ответила я, изо всех сил пытаясь скрыть эмоции. – Когда?
– В понедельник.
В понедельник?! Вы, наверное, шутите!
– Отлично, спасибо, – сказала я, поджав губы. Когда закрыла дверь, сердце замерло, а решимость растаяла, оставив чистую, неразбавленную злость.
Я так и не открыла тот конверт. Выбросила. Как и сказала, все началось не очень хорошо.
Этой женской тюрьме я отдала шестнадцать лет своей жизни, а меня вот так вырвали из всего, что было мне знакомо, и поместили в мир, которого я намеренно избегала: мужскую тюрьму.