Отпустить их в таком виде было невозможно: в лагерной одежде их бы сразу обнаружили. Кучавик вытащил из комода последнюю одежонку и переодел их.
Утром выглянуло солнце. Оно было хотя и осеннее, но приветливое, теплое, как материнская рука, как мысль о Родине. Уходя, товарищи крепко обняли Кучавика и сказали, что когда придет Советская Армия, все узнают, какой он.
— А как их фамилии? — спросил Рудольф Стой.
— Я… забыл, но знаю, что они русские, — ответил Кучавик. — А в 1944 году ко мне тоже пришел один, этого фамилию я помню — Моцнешин Григорий. Он долго жил у меня.
Кучавик рассказал, что Григорий также бежал из концлагеря. До Отечественной войны он работал инженером на одном из заводов Харькова, затем был призван в армию. Получив ранение, отстал от своих и попал в плен.
Однажды Моцнешина вместе с другими военнопленными гитлеровцы гнали на полевые работы. Григорий и еще двое решили бежать. Они отделились от основной колонны и побежали в сторону поля. Охрана открыла огонь. Два товарища Моцнешина были убиты, а ему удалось забежать в густые хлеба. Едва переводя дух, он бежал среди высокой ржи. Лай собак и глухие выстрелы слышались все ближе и ближе. А сил бежать у Моцнешина больше не было. Изнеможенный и обессиленный, он упал. Небо казалось ему безбрежным океаном с разыгравшимся штормом. Огромные волны как будто захлестывали его. В глазах потемнело.
Собаки набросились на лежавшего и начали рвать в клочья. Сквозь собственный крик от нечеловеческой боли он слышал хохот гитлеровцев. Искусанный и избитый до беспамятства, он был брошен в концлагерь. Наступили самые тяжелые для него времена. На его глазах жгли людей, травили их газом, производили над ними всяческие эксперименты.
В первую очередь подлежали варварскому уничтожению те, кто не мог работать. Подходила очередь и к Моцнешину. Словно окаменев, смотрел он на колонны смертников, которых направляли в крематорий. И все же счастье улыбнулось ему.
Вместе с другими военнопленными Моцнешина перевозили в другой концлагерь. Гитлеровцы не успевали сжигать свои жертвы: слишком много они согнали их в концлагерь, крематорий не был рассчитан на такое количество живого материала.
В дороге мысли Моцнешина были заняты одним: или бежать, или же покончить с собой. Переносить издевательства и пытки не было больше сил.
Поезд проезжал по чехословацкой территории. Он мчался через высокий мост. Внизу блестела небольшая речушка. Моцнешин так и не узнал ее названия. Воспользовавшись тем, что конвоиры приоткрыли дверь, Моцнешин выпрыгнул из вагона.
«Теперь все», — мелькнуло в сознании. Чистая случайность спасла ему жизнь. Он повис на ветках большого дерева, росшего над обрывом у моста. Конвоиры открыли огонь в ночную темень, но вскоре прекратили стрельбу, и поезд умчался.
«Что ж, надо бороться, коль остался жив», — подумал Моцнешин, сползая с дерева.
Всю ночь пробирался он лесом. А под утро увидел раскинувшиеся на лесной полянке домики. Голод брал свое. Моцнешин подошел к крайнему домику и встретил хозяина, фамилия которого была Кучавик…
Ровно два месяца находился Моцнешин у Кучавика. А когда узнал, что вблизи действует партизанский отряд, ушел к ним.
Много интересного рассказал нам Йозеф Кучавик. Мы внимательно слушали этого чудесного, душевного человека, и в его лице нам представились многие чехословацкие патриоты, с которыми в это время мы еще не были знакомы.
Наступил вечер. Снег и ветер утихли. За окном синели причудливой формы сугробы, наметенные за день.
Мы попрощались с Кучавиком и двинулись в путь.
Дом Йозефа Кучавика стал для нас желанным и близким убежищем. Сюда партизанские группы заходили обогреться и поесть, выполнив очередную боевую операцию. От Кучавика мы получали ценные разведывательные данные.
Всего в деревне Магале было шесть домиков. Жители их следовали примеру своего соседа. Они охотно принимали партизан, стирали им белье, готовили пищу. Мы назвали Магале партизанской деревней.
Однако длилось это недолго. Об этом позже рассказал нам сам Кучавик.
Метель буйствовала три дня подряд. Казалось, ветер дул одновременно во всех направлениях, бросал из стороны в сторону тучи взвихренного снега. Деревья скрипели и стонали, ветер взвизгивал и завывал в их ветвях, рвал крыши домиков. Ночью этот неуемный шум наводил ужас на карателей. Ведь они знали о том, что вблизи города Маков приземлилась группа партизан-парашютистов.
— Доннерветтер! — в который уже раз ругался майор гестапо Гольф Курт, получивший специальное задание найти и уничтожить парашютистов. И было непонятно, к чему относилось его ругательство: к погоде или к партизанам, которые будто сквозь землю провалились.