Опустевший после болезни мозг Яробора Живко, вроде его покинул прежний, властный хозяин, инолды отдавался легкой мелодией свирели, которую сбрасывал Крушец. Стараясь после пережитого снять с плоти напряжение, и этим проявляя свои божественные способности, которые не могли не порадовать не только Вежды, Седми, но и самого Родителя. Мальчик еще какое-то время вглядывался в далекую искру света, слушая мотивы свирели затухающие в мозгу, а после, неглубоко вздохнув, опустил голову и огляделся. Пред ним лежала величественная гора до средины покрытая невысокой растительностью, точнее даже слепяще зеленой травой. Полоса растительности степенно переходила в каменистое полотно с нагромождением растрескавшихся громадных валунов, местами обнажая более плотную ее поверхность, состоящую из гранита и мрамора. Склоны горы были купно покрыты осыпью, из мелкого обломочного голыша, в коих таились пухлыми подухами мхи. Ближе к вершине лежали тонкие или широкие пежины белого снега.
По левую сторону от юноши располагался низкий пологий горный хребет, купно поросший травами да отдельными деревьями лиственницы и кедра, разрозненными участками оберегающих обобщенно весь этот мощный кряж. Ближайший взлобок, делился на две части, одна из которых смотрелась значимо ниже другой, и по той низине пролегала глубоко врезавшаяся в ее рубежи речная долина. Мятежная неширокая речка бежала по каменистому узбою, пенисто ярилась, и, бурля ускоряла свое течение. Ниже по ходу русла она впитывала в себя, низвергающиеся с иного скалистого склона воды нескольких водопадов, тонкими нитями испещряющих те кособокие каменные брега. Один из човруев какового, оказывался подножием и вовсе высоченной сопки врубающейся своими белыми макушками в лазурь неба и поблескивающей мощными снежно-ледовыми стенами. Заснеженные горные хребты уходили вдаль настолько, насколько хватало взгляда и мешали меж собой, то высоченные вершины, то покатые перемычки, а то и вовсе обрывающиеся, обрезанные крутые утесы стен.
Справа же от Яробора Живко, кажется, и вовсе вблизи поместилась с острыми зубчатыми гранями каменная вершина, с отвесными склонами, обильно покрытая трещинами и выбоинами. Низкой, покатой перемычкой слегка присыпленной снегом, сходящаяся с горой чуть правее. Сия возвышающаяся гряда до своей средины была облеплена плотными пятнами снега, а на ее каменных макушках курились дымчато-потянутые полосы облаков. Пологое подножие горы переходило в долгую отложистую долину, по которой точно по телу, струились тонкими переплетениями вен, ручьи-воды, извилистыми формами взлобок соединялся с хребтом, на котором стоял мальчик.
Яробор Живко медленно повернулся и теперь посмотрел на не менее мощную низину, расположенную на данном склоне горы, каковой завершался обрывистым скосом, поросшим по рубежу древами лиственницы. Зеленая трава плотно выстилала слегка вогнутый склон ложбины, на котором почитай не росло деревьев, однако вельми плотно поместилось множество юрт с высокими куполообразными очертаниями крыш. Среди тех юрт просматривались не только покрытые белым войлоком, как у Тамир-агы, но и более блеклым, серо-бурым. В данном случае белый цвет, очевидно, символизировал принадлежность к более старшей касте, по величанию и званию проживающего в ней.
Подле юрт суетливо прохаживались люди, не только белые, как Волег Колояр, но и желтые как Тамир-агы, просматривались там не только мужы, но и женщины, молодежь, подростки, дети, старики. Невдалеке от юрт, на свободном от них месте низины, были сооружены деревянные загоны для скота, каковой несколько позже на склонах гор пасущимися увидел юноша.
— Красиво здесь, — внезапно вмешалась в вяло текущие мысли Яробора Живко Айсулу.
Девушка бесшумно подошла к парню, и, встав подле, всмотрелась в его и вовсе исхудавшее за время болезни лицо, точно растерявшее свою врожденную смуглость и слегка окрасившееся в сероватые полутона.
— Небо, — негромко отозвался Яробор Живко и медленно перевел взор с раскинувшегося пред ним, боковой поверхности, склона горы, взглянув на девушку, изучающе пройдясь по ее миловидному лицу. — Я люблю небо. Особенно ночное, а здесь в горах оно такое близкое. — Юноша резко вскинул вверх руку, и вроде дотронувшись вытянутыми перстами до набухшей лазури свода, дополнил, — такое близехонькое. И кажется мне тогда, что стоит лишь взметнуть руками, и я окажусь там и обрету покой.
— Покой, — повторила вслед за парнем девушка, и лицо ее пронзительно дрогнуло, словно на нем разком болезненно сократились все мышцы, жилки и вены. — Покой это тишина твоей души, а она возможна только тогда, когда подле тебя твои сродники. Когда есть, кому о тебе позаботиться, приласкать, поддержать. Тогда ты ощущаешь душевное равновесие и умиротворение. Когда и сам имеешь возможность даровать любимым сродникам свое участие. Кагам кым сыу-болайламын, — добавила она на кыызском языке, вкладывая в каждое молвленное слово столько нежности, что по телу Яробора Живко пробежала россыпь крупных мурашек, а плечи его туго сотряслись.
Айсулу смолкла, и, повернувшись направо, неспешной поступью направилась к пылающему в нескольких шагах от юрты костру, над которым в низком треножнике расположился чумно-задымленный казанок. Вслед за девочкой легохонько покачиваясь, двинулся и парень, оглядывая ее тонкую с грациозными мягкими изгибами фигуру, красоту которой не могла утаить распашная до колен безрукавка.
— Почему ты ушел от своих родных? — вопросила Айсулу, не прекращая своей поступи и даже не оборачиваясь.
Однако в прозвучавшем спросе, чутко ощущающий любое изменение отношения к себе, Яробор Живко воочью уловил неприкрытую досаду. Юноша немедля остановился и почувствовал ершистое колотье в левом боку, точно единожды в плоть воткнулось множество тонких игольчатых верхушек, обдав не только грудь, но и спину той болью, а засим онемением. Айсулу между тем подошла к казанку, и, сняла с него куполообразную крышку, в макушке которой торчала вдетая в кольцо широкая дщица. Густой пар враз вырвался из казанка и заструился над поверхностью навара, он резко обдал плотным туманом лицо юницы и на чуть-чуть окутал ее своим мясным ароматом. Айсулу повернула в сторону стоящего Яробора Живко раскрасневшееся, покрытое мелким бусенцем и испарениями лицо да удивленно зыркнула, обдав единожды жалостливо-полюбовным взором.
— Потому как я искал ту тишину души, — достаточно низко отозвался парень, узрев какой-то чудной, как ему показалось взгляд девушки. — Я жил подле своих сродников и всегда томился, ибо не принимал их верований… И не мог, понимаешь, не мог моего Господа Першего величать Темным Богом полной противоположностью светлому Богу Небо. Не мог я слушать те предания, легенды в которых он, Перший, представлялся как черное создание и враг светлых Богов. Я не могу делить этот мир на свет и тьму, черное и белое, добро и зло. И не желаю слушать, что Перший повелитель злого воинства и Бог лжи, коварства, ненависти, смерти…
— Какая разница, как думают и верят твои сродники… Важно, чтобы они были живы, — нежданно очень громко молвила Айсулу и той самой звонкой речью перебила на полуслове юношу.
Яробор Живко резко смолк и всмотрелся в спину юницы, оная уже сызнова заглядывала в казанок, неспешно помешивая ложкой густое сорпе, хорошо проваренное в воде мясо.
— Да, — протянул обидчиво парень и плоть его тягостно колыхнулась. На ней словно на доли мига приостановилось течение жизни и тугой болью дотоль не проходящей тоски по Першему, кою испытывал не столько мальчик, сколько лучица, она вдарилась ему в мозг, заколыхалась напевной мелодией свирели трепетно выводящей раздольные звуки мягкие и успокаивающие.
Тягостно задышав, мальчик даже приоткрыл рот и вогнал в себя горный воздух, в каковом перемешалось единожды сладость цветов, горьковатость трав и пряность хвойной листвы.
— А ты бы смогла жить со своими сродниками, коли б они приняли ашерскую религию? — наконец озвучил поспрашанием свое волнением юноша, ощущая затихающую внутри головы мелодию. — Если бы верили в этого Ашеру и извращали понимание самого бытия… самого существования мира. Или бы все же осталась при своих взглядах?
Айсулу резко развернулась в сторону юноши, и, подняв вверх правую руку, взмахнула в его сторону ложкой, похоже, намереваясь ее запустить в него. Еще морг и ложка и впрямь вырвалась из пальцев девушки да полетела в сторону Яробора Живко. Она в мгновение ока преодолела промежуток до юноши и прибольно врезалась своей деревянной ручкой прямо ему в лоб. Удар был не столько мощным, сколько болезненно-неприятным и тотчас вызвал густой всплеск яркости в очах мальчика и пронзительное стрекотание сороки дотоль присевшей на крышу юрты, так словно это в нее попали ложкой, помяв черно-белое оперенье.