— Ты? — чуть слышно прошептали губы.
— Я, мой милый, — полюбовно отозвался Перший, и, сняв с облокотницы левую руку, ласково огладил перстами и ладонью мальчика по голове, всколыхав на ней густоватый, вьющийся хохол. — Зачем ты состриг волосы? — стараясь отвлечь его от волнения поспрашал Бог.
Яробор Живко резко вскинул вверх руку, и, положив длань себе на голову, встретился там с перстами старшего Димурга, да тотчас энергично дернул ее в сторону.
— Чтоб быть как все, — дыхнул он, едва слышно.
И немедля перехватил в воздухе, неспешно движимую в направлении локотника, руку Першего. Уцепившись за его долгий, конической формы перст.
— Как все… Не хочу так сильно отличатся, своей физической и нравственной, — мальчик на чуть-чуть задумался, подбирая слова. Так как за эти дни, что пробыл на маковке перестал ощущать себя ущербным…Однако днесь подле старшего Димурга желал себя принизить и как можно сильней, и тем задеть не только себя, но и его. — Физической и нравственной неполноценностью, куцостью… уродством.
Лицо Господа никак себя не проявило, только в районе желваков заходило ходором золотое сияние. Перший замедленно протянул удерживаемую за палец руку в направлении лица мальчика и нежно огладил его щеку, нос, губы, очи, лоб, подушечками, весьма удрученно молвив:
— Ты же знаешь, что это не так.
— Так! Так! Ты! Ты выбросил меня, — срывающимся голосом воскликнул Яробор Живко и гневливо заколыхались черты его лица, каждая жилка на нем… каждый изгиб и впадинка. Он нежданно резко толкнул от себя руку Бога и негодующе добавил, — поелику хоронился от меня… таился… Замечательный мальчик, такой крепкий, красивый, такая радость для меня узреть его. Прикоснуться… прикоснуться к моему бесценному малецыку, — повторил отложившуюся в нем молвь юноша. Глубоко задышав, он спустя минуту досказал и вже придавая голосу нотки издевки, несомненно, жаждая огорчить Першего, — не нужно только так тревожиться, моя бесценная Еси. Вмале мы прибудем и всякая боль, тошнота, головокружение тебя покинут. Я понял! — теперь это звучало с неприкрытой болью. — Я не такой тупой, как ты думаешь… Та Еси, это был я в прошлой жизни. Тогда ты меня не стыдился и летал со мной по космическим далям… Потому я иноредь вижу сны про закручивающиеся по кругу разнообразные по форме и цвету фигуры, словно плывущие на меня… Марные пространства, заполненные яркими туманами света. А днесь я родился с изъяном и ты меня отправил на Землю, чтобы… чтобы…
Яробор Живко натужно дернулся и уткнул лицо в раскрытые ладони, не столько стыдясь слов…слез… сколько страшась, что его догадки точны и вскоре его вернут туда куда положено. Проще говоря, наново выкинут на Землю.
— Никто не бросал и не выкидывал, — вкрадчиво произнес Перший.
Он нежно огладил юношу по спине, вкладывая в данное движение всю испытываемую им любовь к собственной лучице. Мальчик порывчато передернулся так, словно ласка Бога была похожа на надоевшую ему муху, желающую притулится к губам.
— Никогда никто так бы не поступил, — весьма настойчиво отметил старший Димург и вновь приголубил спину мальчика. — Ибо Ярушка для нас бесценный мальчик… Будущее божество не может быть покинуто, выброшено на Землю. — Юноша, несмотря на всхлипывание, внимательно слушал Господа и даже перестал трепыхать плечами, позволяя себя ласкать. — Каждый миг наше будущее божество находится под пристальным приглядом. Его любят, о нем заботятся, создают условия, чтобы мальчик смог воплотиться в Бога по тем замыслам кои творит сам Родитель… Так как и шагу не ступят ножки Ярушки без заботливого участия Родителя — Единого Бога, Верховной Сущности Всего Творения, Отца и Мать Богов, порождения всей Сути и Мира в целом, как сказывают лесики, — озвучил мысли Яробора Живко Перший и теперь и вовсе настойчиво провел дланью по его спине так, что тот слегка выгнулся, убирая руки от заплаканного лица. — Знания, мой бесценный, драгоценный мальчик… мой милый малецык, — обращаясь, кажется, только к сияющему смаглому кругу окутавшему голову последнего. — Тебе нужны знания, чувства, ощущения… Телесные и духовные которыми ты наполнишься и при помощи которых со временем сумеешь переродиться. Вот зачем ты на Земле… И, чтобы ты наполнился ими, как можно объемнее, тебе нужны зрелища… тебе нужны люди, с каковыми тебя роднит плоть… Потому мы и хоронились, чтобы ты мог чувствовать себя человеком… допрежь того как станешь Богом.
— Это неправда, — уже менее жестко протянул Яробор и слегка подался вперед, очевидно, жаждая стать ближе к Богу.
— Правда… правда, мой милый Ярушка, — бас-баритон старшего Димурга не просто звучал, он колыхал долгие полотнища облаков, все поколь скрывающих фиолетовый свод залы по краям. Он обращал клоки облаков в плотные водяные пузыри, которые срываясь вниз гулко плюхались о черную гладь пола, растекаясь голубизной света по нему, и оголяя сам свод, приглушая, как того и хотел Перший, свет в зале. Яробор Живко резко раскинул руки в сторону, и стремительно подавшись вперед, припал к груди Бога, не столько удовлетворенный его пояснениями, сколько уже не в силах сдерживать своего желания и желания Крушеца находится подле.
— Перший… Перший, — захлебываясь скорой речью, зашептал мальчик, и густое сияние сызнова стало пробиваться у него через рот, ноздри, очи. — Так желал… хотел тебя увидеть… прижаться… Так скучал… Не могу без тебя… Почему? Почему не могу?
— Тише, мой драгоценный… тише. Не нужно так волноваться, — полюбовно протянул Димург, и, тревожась за состояние лучицы, принялся лобызать устами макушку головы мальчика.
— Но я… я ничем не отличаюсь от людей, — нежданно с большой гневливостью отозвался Яробор, уже в грудь Бога, точно окутанный трепещущей материей его серебристого сакхи. — Такие же руки, ноги, цвет кожи… поступки… Я слабее их, не обладаю никакими способностями, как мать моя, силой, как отец… Нет! Нет! я не смогу никогда стать Богом… я явственно.
— Смолкни, — властно дыхнул вглубь макушки Перший, не желая слышать грубых слов в отношении собственной лучицы. — Ты когда-нибудь наполнишь Бога и сам станешь его частью. Потому такой умный, ощущаешь людскую боль, страдания, зришь видения. Ты, точно почка на ветоньке… Еще лишь зачаток побега и в силу неравномерного роста образуешь замкнутое, скрытое семя… семя… зачаток Бога… Ты поколь только впитываешь в себя тепло, свет этого мира. Но придет время и наружные листочки дотоль защищающие, скрывающие тебя отворятся… Отворятся, и тогда появишься Ты! Ты! мой бесценный малецык, мой сын… моя радость… Голубые лепестки раскроются под лучами света, и ты заблагоухаешь, подаришь Всевышнему себя… Себя полноценного Бога! Зиждителя! Господа! моего уникального малецыка, — однозначно эту речь Перший говорил не столько для мальчика, сколько для лучицы, стараясь снять всякую тревогу с нее. — Никогда… слышишь, никогда больше не принижай себя, — а это вже звучало требование в направлении человеческой плоти. — Это недопустимо… не выносимо слышать нам Богам, с которыми ты связан своим естеством… Хорошо? — и вопрос он произнес многажды мягче и вроде как с отдышкой.
Юноша медлил совсем малую толику времени, трепетно вжимаясь в серебристое сакхи Димурга, ощущая под ним схожую с людской плоть. А после торопливо кивнул и долгий хохол на его макушке ершисто взлетев вверх обдал уста Бога своим колыханием.
— Ты меня отдашь… скоро? — с трудом выдавил из себя Яробор Живко, чувствуя, что умрет в тот же миг как ступит на землю… и сияние теперь окутало всю его человеческую плоть так, что от острой боли в голове пришлось даже сомкнуть очи.
— Нет, мой милый, не скоро, — торопливо отозвался Перший и принялся покрывать поцелуями голову мальчика, его лоб, очи, щеки… той теплотой вгоняя сияние в кожу, придавая ровности ее смуглому оттенку, успокаивая свою такую непокорную, чувствительную лучицу.
Зримо шевельнулась в венце Бога черная змея и ядренисто пыхнула зелеными очами, тем передавая своему носителю, что-то важное.