Калюка-Пурана казалась выше рани, почитай на голову, и многажды ее худее. Нельзя сказать, что она смотрелась тощей, впрочем, сравнение полнотелая нельзя было применить к ее фигуре. Овальной формы ее лицо несло на себе прямой нос и весьма высокий лоб, слегка впало-покатые щеки и завершающийся угловатым острием подбородок. Толстые губы у Калюки-Пураны были рдяного цвета, а густые брови насыщенно черные. В отличие от старшей сестры у Калюки-Пураны и Калики-Шатины волосы были прямыми, однако такие же длинные и черные, сей массой покрывающие спину, дотягивающиеся почти до колен. В левых ноздрях носа обоих сестер вставленные серебряные колечки блистали белыми самоцветами. Одноприродно схожими смотрелись черные очи с кружащими в них золотыми лепестками и третий с голубой склерой неподвижный глаз. Весьма разнилась со своими сестрами Калика-Шатина, каковая была ниже рани и многажды ее пышнее формами так, что выглядела прямо-таки толстушкой, с тройным подбородком. Ее несколько выступающее вперед лицо, точно создающее лицевой угол, имело широкий плоский нос, толстые губы, вельми широкий разрез глаз, низкий покатый лоб и почти полное отсутствие подбородочного выступа, отчего второй язык, кажется, тоже слегка утопал.
Сестры Кали-Даруги были обряжены в темно-синие сарафаны, и не менее купно их руки, в частности плечи, предплечья, запястья, и ноги украшали браслеты в основном из золота и платины. В мочках ушей покачивалось по несколько массивных колец, золотых или платиновых, не менее чем у Кали-Даруги оттягивающих вниз мясистую, нижнюю часть ушной раковины.
На головах сестер рани Черной Каликамы не находились венцы, и не потому, что они их не имели. Просто в присутствии старшей не смели одевать, так как во всем ощущалась их подчиненность Кали-Даруги, и безоговорочная властность… авторитарность последней. Сестры рани не просто послушно выполняли ее поручения, на данном этапе они, вроде как и вовсе приняли на себя роль служек своей старшей.
— Та… девочка, — вопросил немного погодя Яробор Живко, ощущая слабость, которая охватила все его тело. — Ты ее очень любила Кали.
— Девочка? Какая девочка, мой дражайший господин? — ласково проворковала рани, присевшая подле ложа на низкий табурет принесенный туда Калюкой-Пураной.
— Не знаю… Как ее звали? — с трудом переводя взор с крученных серебристых ножек табурета на Кали-Даругу, протянул мальчик. — Ты ее не называла по имени, только госпожа. Это была не Еси… или Еси? — язык Яробора Живко вяло шевельнулся во рту и на малеша неподвижно замер. — Почему молчишь Кали?
Рани Черных Каликамов ласково прошлась перстами по затылку юноши, по материи его сакхи и нежно ему просияв, молвила:
— Просто не пойму о ком вы сказываете господин.
— Я и сам не пойму, у меня все перемешалось, — вторил слабеющим голосом Яроборка, и, прикрыв глаза, нежданно резко дернул конечностями. На чуть-чуть его тело окаменело, и единожды кожа стала излучать смаглое сияние, а едва приоткрывшиеся губы с предыхом проронили, — Кали… Кали так скучал… так… Кали так жаждал тебя увидеть… Моя… моя Кали.
Днесь тело мальчика и вовсе судорожно затряслось, а мгновение спустя также резко замерло.
Демоница торопко потянулась в направлении лежащего юноши, и, припав губами к его лбу, едва слышимо произнесла:
— О, Господь мой. Господь Крушец. Мой дражайший мальчик… я подле… подле вас.
Сияние словно вибрирующе осенило черные волосы демоницы, полыхнув в ее венце, украшенном тончайшими переплетениями золотых, платиновых нитей, и особенно насыщенно в местах стыков увенчанных синими сапфирами. А мгновение погодя также стремительно погасло, Яробор Живко глубоко вздохнул, и уже от себя дополнил, теряющим силу голосом:
— Перший меня… меня не отправит…
— Нет, мой дражайший господин, — отклоняясь от головы мальчика, отозвалась Кали-Даруга, заботливо поправляя ее на подушке. — Пробудившись, вы увидите меня и нашего Господа… Вашего Отца, мой дражайший мальчик Господь Крушец.
Несомненно, последние слова погрузившийся в глубокий сон Яробор Живко не услышал, но их уловил Крушец, посему и пустил легкую зябь по чертам лица первого. Лишь после этого и сам, отключаясь… успокаиваясь… успокаиваясь здесь, на маковке четвертой планеты, обок своего Отца Господа Першего, обок его Творений.
— Калюка-Пурана помоги мне раздеть господина, — меж тем очень властно, обаче негромко протянула Кали-Даруга.
И тотчас принялась неспешно переворачивать спящего юношу на спину, убирая в сторону окружающие его подушки, к которым имела особую слабость. Высокорослая в сравнении с сестрами, стоящая поодаль от мощного деревянного трона Вежды, Калюка-Пурана торопливо приблизилась к ложу.
— Калика-Шатина, — добавила рани демониц раздавая указания. — Позови Трясцу-не-всипуху и повели бесицам-трясавицам распорядиться насчет купания для господина. Пусть всю принесут в комлю, не будем его лишний раз беспокоить.
Калика-Шатина, замершая чуть левее трона Вежды, незамедлительно сорвалась с места и миг спустя сокрылась в долгом полотнище синего облака зацепившегося за один из угловых проемов стен.
Тем временем сестры демоницы раздели мальчика донага, и Кали-Даруга принялась внимательно его осматривать… изучая каждую складочку на его теле… каждую трещинку… выемку. При помощи Калюки-Пураны поворачивая юношу то на один бок, то на другой или живот. Инолды перебрасываясь стремительной молвью, напоминающей чем-то журавлиное курлыканье, приправленное особым мурлыканием довольной кошки. Вмале Кали-Даруга также придирчиво ощупала голову юноши, ласково пройдясь по белым полосам, оставленным после ударов или неудачного бритья.
Когда же в комлю вошла Трясца-не-всипуха, на удивление весьма низко клонящая голову и встревожено поглядывающая не только на рани, но и на ее сестру, демоницы уже обрядили мальчика в одеяние и подтолкнули под голову, руки, ноги подушки. Рани, что-то более низко шикнула сестре и та, придвинув еще ближе к ложу табурет, устланный темно-синим бархатом, отошла к трону Вежды, замерев теперь обок него. Кали-Даруга неспешно опустилась на табурет, и, воззрившись на нервно вздрагивающее во сне лицо Яробора Живко, чуть слышно молвила в сторону бесицы-трясавицы:
— Трясца-не-всипуха, — последняя торопко подскочив к рани, остановившись в шаге, напряженно застыла. — Должна тебе пояснить, ибо это в силу занятости вряд ли сделал Господь Перший зачем мы, демоницы, сюда прибыли. — Кали-Даруга неторопливо перевела взор на бесицу-трясавицу и тотчас смолкла.
А смолкла она потому как Трясца-не-всипуха дюже порывчато затрясла головой, и тем своим движение ввела Кали-Даругу в легкое замешательство. Поелику весьма стало не ясно толи бесица-трясавица таким образом демонстрирует свое желание слушать, толи все же ведает о замыслах Господа. Однако, в связи с тем, что рани Черных Каликамов вже не впервой общалась с Трясцей-не-всипухой в состоянии замешательства она находилась всего-навсе малую кроху времени, и живо придя в себя, продолжила сказывать:
— Мы прибыли сюда, чтобы провести обряд. И не только проверить состояние лучицы, ее физиологическое развитие. Но и предоставить возможность Господу Першему, вступив с ней в непосредственное соприкосновение, пообщаться. Родитель считает, эта встреча необходима… Абы Господь Перший сумел успокоить и научить лучицу правильно себя вести в этой и следующей плоти.
Трясца-не всипуха тотчас перестала трясти своей головой и теперь оторвав взгляда от поверхности серебристо-синего пола резко вскинув его, зыркнула на рани, встревожено дыхнув:
— Это очень опасно для плоти господина. Не говоря о том, что может произойти выход лучицы, обязательно останутся последствия. Возможен разрыв особо слабых, подверженных болезни внутренних органов, в частности легких, кои мы в силу неких обстоятельств не успели поправить.