История Корсики еще скрывает много неразгаданных загадок. И одна из них — тайна нынешней эмблемы острова. Ее можно увидеть повсюду — на картах острова, на красочно оформленных видах и рекламах, открытках, гербах некоторых городов, например Сартена, более всего пострадавшего в свое время от арабов (как уверяют сами сартенцы, хотя главные сражения с арабами шли не на юге, а на востоке острова, на знаменитом «поле мирт» — опустошенной с тех пор долине). Эта эмблема — черный профиль головы африканца с белой повязкой на лбу. Купив открытку с ее изображением, можно на обороте прочитать следующее: «Голова Мавра появилась во времена крестовых походов. Она является символом победы над неверными. Изображена на гербе Арагона, на монетах короля Теодора. Принята в качестве герба Корсики Учредительным собранием в Корте 23 ноября 1762 г. Фигурирует на монетах и знаменах. Ныне — эмблема Корсики».
Несомненно, на гербе Арагона «голова Мавра» должна была иметь смысл именно символа победы над мусульманами. Но зачем она была нужна авантюристу Теодору фон Нейхофу вестфальскому барону, называвшемуся без всяких на то оснований испанским грандом, британским лордом и пэром Франции, провозгласившему себя с помощью англичан в 1736 г. первым (п единственным) королем Корсики и несколько месяцев своего довольно странного правления (на исходе которого он оказался в Лондоне в долговой тюрьме) чеканившему монету со своими инициалами? Почему ее приняло в качестве национального символа Учредительное собрание Корсики, руководившее в 1731–1768 гг. борьбой против генуэзцев? Очевидно, все далеко не так просто. Более того, известно, что в борьбе с Генуей корсиканцы неоднократно обращались за помощью к мусульманам. В частности, убитый в 1567 г. наемниками генуэзцев национальный герой Корсики Сампьеро ездил в Константинополь и заключил союз с турками. Не является ли религиозно-фанатическая интерпретация образа «головы Мавра» навязанной корсиканцам их более могущественными завоевателями — генуэзцами, арагонцами, французами? И не имеет ли этот образ иной смысл? Возможно, со временем на этот вопрос будет дан более обоснованный ответ, чем тот, который ныне можно прочитать на обороте рекламной открытки.
А пока что приходится мириться с тем, что надпись на открытке и суждения серьезных авторов совпадают. Отношение к арабскому периоду истории Корсики в литературе, в том числе и исследовательской, несколько напоминает то, что мы потом слышали от нашего сиракузского гида Франко, повторявшего без особых раздумий: «арабы разрушали», «арабы уничтожали». Жак Грегори, например, пишет: «Они принесли три века анархии, последовавшей вслед за двумя веками византийского хищничества и семидесятые пятью годами грабежа вандалов». Но только ли анархию? Грегори считает, что арабы разрушили старые социальные связи, способствовали превращению островитян «из моряков в пастухов» и якобы научили их «внезапно налетать с гор и грабить долины», рассчитывать лишь на себя и делиться на кланы, соперничавшие из-за пастбищ. Отсюда, мол, и берут начало привившиеся на острове «анархия, бандитизм, вендетта, дух клана и мятежность», так же как, впрочем, «мужество, свобода и независимость». Но можно ли серьезно утверждать, что все это (если вообще это действительно было) занесли на остров именно арабы? Разве предыдущие века борьбы за свободу ничему не научили корсиканцев, в том числе методам противостояния пришельцам с моря, обычно не решавшимся идти в горы? И можно ли считать, что именно арабы якобы внедрили в местные нравы все то, что рождено психологией патриархальной родовой общины и замкнутым натуральным хозяйствованием, существовавшими на Корсике тысячелетия до прихода арабов?
Западных интерпретаторов истории Корсики эти вопросы, судя по всему, мало волнуют. Концепции Грегори — лишь квинтэссенция пока что общепризнанных взглядов. Только французские авторы, например, путеводителя по Корсике, изданного в 1967 г., пересказывают их короче, по-своему. По их мнению, «можно согласиться» с тем, что арабы «продержались на юге острова в течение двух столетий», но «их постоянные распри привнесли в страну тяжкий обычай прибегать к насилию».
Надо полагать, что прочие иноземные завоеватели острова, как до арабов, так и после них, способствовали укоренению этого разрушительного «обычая» не в меньшей степени. Очевидно, этим и объясняется, в частности, почти полное исчезновение на Корсике каких-либо материальных памятников арабского присутствия (за исключением могил мавританских эмиров, обнаруженных случайно при выравнивании грунта в Аяччо). Сохранились лишь несколько названий местностей, где стояли войска арабов или происходили битвы с ними (Кампо-Моро, Мориччо, Моросалья, Мориани, Морсилья), а также несколько фамилий и имен собственных (Моро, Морати, Морони, Моретти, Мораццани, Моруччи), ведущих происхождение от прозвищ эпохи войн с арабами. Наследием той эпохи считается и воинственный танец, называемый у корсиканцев «мореска». Вместе с тем, по мнению некоторых французских исследователей, в старинных протяжных песнях корсиканских горцев (например, в «пагьелла», исполняемых мужским трио) слышатся «восточный резонанс» и «гортанные возгласы», свойственные берберам. Джозеф Кьяри, автор изданной в Англии книги с сенсационным заголовком «Корсика — остров Колумба», отмечает, что старинные похоронные обряды у корсиканцев, и особенно традиционные плачи по умершим, «странным образом напоминают обряды кабилов».
Любуясь видами Корсики, диковатая природа которой словно специально создана, чтобы поразить воображение туриста («Корсика — это Бретань и Алжир, Норвегия и Полинезия вместе», — писал посетивший остров в 1956 г. австрийский журналист Фред Вандер), постепенно замечаешь, однако, что этот «Остров красоты», как именуют его путеводители, отличается от Франции не только своими природными условиями. Белеющие вместе с чайками и катерами у многочисленных пляжей отели и рестораны нередко носят имена средневековых героев освободительной борьбы корсиканцев: «Чинарка», «Сампьеро» и т. п. Не по-французски звучат названия встречающихся селений: Сагоне, Каргезе, Порто, Пиана. Иногда автобус мчится, основательно вздрагивая, по скверным, неасфальтированным участкам пути, каковые здесь сами островитяне в шутку называют «корсиканской дорогой». Дороги на Корсике действительно не всегда образцовые, хотя им и уделяется немало внимания. Мы видели в разных местах, как их ремонтируют, расширяют или прокладывают новые дороги.
В Каргезе — высокогорном большом селении или среднем (по местным масштабам) городке с площадью, памятником павшим в первой мировой войне и многочисленными лавками вдоль круто взвивающейся вверх главной улицы — нас удивило наличие и обычной католической, и отличающейся своей полувосточпой архитектурой греческой православной церкви. Дело в том, что в 1676 г. генуэзцы разрешили поселиться на западе Корсики (близ Сагоне) 700 выходцам из Пелопоннеса, бежавшим от турецких преследований. Часть из них через 100 лет перебралась в Каргезе. Генуэзцы, будучи сами католиками, проявили по отношению к пришлым иноверцам совершенно удивительную по тем временам заботу, не только разрешив им продолжать придерживаться православного вероисповедания, но и всячески стараясь поставить их в привилегированное по сравнению с католиками-корсиканцами положение. Результатом этой коварной политики, естественно, явились столкновения между корсиканцами и греками, что и нужно было генуэзцам, тщетно искавшим себе опору в течение почти четырехвекового господства на Корсике. «На западном побережье Корсики, — писал в 1961 г. Ф. Вандер, — еще сегодня можно встретить немногочисленных потомков греческих колонистов, уцелевших после кровопролитных побоищ».
Эпизод с греческими беженцами — не единственный пример запомнившегося корсиканцами контакта (пусть косвенного) с турецкой экспансией в Средиземноморье. Постоянные налеты турецких корсаров из Алжира, Туниса и Триполи были столь же неотъемлемой частью жизни Корсики XVI–XVIII вв., как и юга Италии, Испании и Франции, не говоря уже о более уязвимых для нападений с моря островах, особенно Сицилии и Сардинии. Некоторые корсиканцы, захваченные корсарами в плен еще детьми, впоследствии принимали ислам и сами становились корсарами или, как выражались в то время европейцы, «турками по профессии». Один из таких корсиканцев, Хасан Корсо, даже был одно время, в 1556–1557 гг., правителем Алжира. Интересно, что именно в эти годы Корсика была временно захвачена французами при помощи турецкого тунисско-триполийского флота уже упоминавшегося корсара Драгута (правильнее — Тогруда), действовавшего здесь с особой яростью, ибо именно на Корсике, в бухте Джиралата, он был захвачен в плен в 1540 г. генуэзским корсаром Джаннетино Дориа, продан в рабство испанцам и выкуплен у них в 1543 г. знаменитым бейлербеем (т. е. «беем среди беев») Алжира, впоследствии адмиралом турецкого флота Хайраддином Барбароссой (по происхождению — греком с о-ва Лесбос). Драгут, войско которого состояло из «турок, мавров и ренегатов», т. е. принявших ислам христиан, награбил на Корсике «несметные богатства» (в основном в порту Кальви) и отослал в Константинополь 7 тыс. корсиканских пленников.