В 1442 г. Альфонсо Арагонский объединил под своей властью Сицилию и Неаполитанское королевство, сделав Неаполь своей главной резиденцией. Статуя этого короля также стоит на площади Плебисцита, ничем примечательным не выделяясь, кроме недовольного и предельно надменного выражения лица. В истории он получил прозвище Великодушный за то, что принимал у себя многих ученых, литераторов и живописцев, бежавших из захваченного турками Константинополя. Но этим внимание Великодушного к восточным проблемам не ограничивалось. Альфонсо еще до присоединения Неаполя успел дважды опустошить территорию Магриба, напав с арагоно-сицилийским флотом в 1424 г. на о-ва Керкенна, а в 1432 г. на о-в Джерба, И все это не мешало тому, что с XIV в. арагонские купцы, в том числе сицилийские (а позже, очевидно, 11 неаполитанские) подданные Арагона, наряду с купцами Венеции, Генуи, Флоренции и Низы имели своих консулов и фундуки (гостинные дворы со складами товаров) на той же Джербе, в Тунисе (Сфаксе и Габесе) и Алжире (в портах Вон и Вужи, хотя последний был основной базой «варварийских пиратов» в государстве Хафсидов). Эта своеобразная смена торговли войной, а войны торговлей была так же характерна для отношений южной Италии с Магрибом при Альфонсо и его преемниках, как и при его предшественниках.
Таким образом, четыре самых выдающихся короля Неаполя, несмотря на разницу времени и методов их правления, их вкусов и склонностей, так или иначе были связаны многообразными — когда враждебными, а когда и дружественными — отношениями с арабским миром. Характерно, что все они, будучи иноземцами в Неаполе, — скандинав, немец, француз и испанец — не могли не считаться с заинтересованностью неаполитанцев в делах их арабских соседей и прежде всего магрибинцев. Своеобразная сцепленность истории южной Италии и Северной Африки, уходящая корнями еще в греко-карфагенское и римско-карфагенское соперничество, усилившись в период арабской гегемонии в Средиземноморье, получила свое дальнейшее выражение при норманнах, гибеллинах, анжуйцах и арагонцах.
Альфонсо Арагонский был первым монархом, принявшим титул «короля обеих Сицилий». Но после его смерти (1458 г.) Неаполитанское королевство и Сицилия вновь разъединились. Тем не менее с 1504 г. они снова вместе оказались в составе владений Испании. С тех пор разрыв между ними если и случался, то не был продолжительным (например, в 1714–1720 гг., когда Неаполь принадлежал австрийским Габсбургам, а Сицилия Савойской династии герцогов Пьемонта, будущих королей Сардинии, а впоследствии и всей Италии). В 1735 г. (формально — с 1748 г.) было восстановлено независимое королевство обеих Сицилий под эгидой испанской ветви династии Бурбонов. Все это Предопределило значительное сходство социально-экономической и прочей жизни Сицилии и юга континентальной Италии.
Различие между ними заключалось помимо некоторых частностей лишь в большей отдаленности собственно неаполитанской территории от Магриба и Востока вообще, а также в присутствии в Неаполе французского влияния. Если на Сицилии французские феодалы были практически истреблены в 1282 г., то в Неаполе почти 200 лет анжуйского правления не прошли бесследно. В XIV в. эта итальянская земля представляла собой испанскую провинцию с частично французской по происхождению аристократией, что получило отражение даже в художественной литературе. Достаточно вспомнить Лопе де Вега, героиня пьесы которого «Собака на сене» графиня Диана жила в Неаполе и носила французскую фамилию (де Бель-Флер). Французский элемент не мог не усилиться и за более чем вековое правление Бурбонов (1735–1860), французов по происхождению, и тем более за кратковременный период существования Неаполитанского королевства (1806–1815), фактически зависимого от наполеоновской Франции.
Если снова вернуться на площадь Плебисцита и окинуть взглядом навсегда застывшие в памяти неаполитанцев королевские статуи, то среди замыкающих этот ряд довольно ординарных фигур обратит на себя внимание импозантный красавец в маршальском мундире и высокой треуголке, лихо надвинутой на выставленный вперед лоб. Это Иоахим Мюрат, маршал и зять Наполеона, семь лет пробывший в Неаполе в качестве «короля Джоакино», после того как Наполеону, сначала посадившему на неаполитанский престол своего брата Жозефа, угодно было сделать Жозефа королем Испании. Именно при Мюрате в Неаполитанском королевстве началось движение революционеров-карбонариев, которое он тщетно пытался сначала подавить, а затем поставить себе на службу. При жизни Мюрат не был популярен среди неаполитанцев, но после того как он был расстрелян ненавистным народу правительством Фердинанда Бурбона, он эту популярность наконец обрел. Кроме того, само его имя как бы привнесло в историю Неаполя отблеск славы Бонапарта. Очевидно, поэтому неаполитанцы и решили увековечить память «короля Джоакино», считая его по крайней мере не хуже прочих своих королей.
Французское влияние в Неаполе на протяжении средних веков и нового времени еще раз напоминает об определенном единстве истории Средиземноморья и тесной связи проходивших в его пределах экономических, политических, социальных и культурно-этнических процессов. В данной книге речь идет не о том, чтобы любой ценой везде и всюду отыскать влияние Востока или следы его взаимодействия с Европой, а о другом — увидеть, что это влияние и это взаимодействие представляют собой органические составные части отмеченного выше единства средиземноморской истории.
В эпоху испанского владычества в Италии и на Сицилии бесконечные войны (с французами, арабами, турками) сопровождались экспансией испанцев в Магрибе, захватом прибрежных городов в Алжире (откуда они ушли лишь к концу XVIII в.) и Марокко (откуда они не ушли до сих пор), оккупацией Туниса и почти полувековой борьбой за него с турками. В этой борьбе погибла династия Хафсидов. Предпоследнего ее представителя, Ахмеда, испанцы выслали на Сицилию, посадив вместо него в 1573 г. его брата Мухаммеда, которого в 1574 г., в свою очередь, свергли и выслали в Константинополь окончательно захватившие Тунис турки. Господство турецкого флота, установившееся к этому времени в Средиземноморье, привело к новому усилению мусульманского пиратства. Иногда пустели целые города (например, разграбленное Драгутом Реджо в Калабрии в 1588 г.), жителей которых уводили в плен и обращали в рабство.
Однако в данном случае порабощение далеко не всегда было однозначно, суля только страдания, унижение и смерть. Оно имело и другие перспективы, каковыми многие из плененных спешили воспользоваться. Именно из них, захваченных пиратами жителей Сицилии, Сардинии, Калабрии и других бедных областей южной Италии (а также остальной Европы), формировалась ударная сила магрибинских корсаров в эпоху османской гегемонии. Пленники, будучи рабами и гребцами на галерах, становились свободными, переходя в ислам, и обычно их охотно принимали в таифу (корпорацию корсаров) Алжира, так как они хорошо знали средиземноморское побережье Европы. Из таких «ренегатов» состояла почти вся таифа. Нередко и среди правителей Алжира оказывались «ренегаты», подобные калабрийцу Ульдж Али и другим выходцам из итальянских земель: Али Сардо, Хасану Венециано, Хусейну Меццоморто, сардинцу Рамадану. Янычарская пехота, присылавшаяся в Алжир из Турции (в Алжире их называли «анатолийскими быками»), обычно уступала по численности этим бывшим европейцам. Например, в 1540 г. в гарнизоне г. Алжира их было 1400 человек, а янычар всего 800. Кстати, янычар в Турции тоже набирали в основном из детей христиан, отнятых в возрасте 13 лет у родителей и воспитанных по-мусульмански, и они были не столько турки по рождению, сколько «турки по профессии».
Географическая, историческая и иная близость юга Италии к Магрибу оборачивалась в ряде случаев сходством экономическим и даже социальным, особенно на Сицилии, где архаичные формы феодальных порядков, существование тайных обществ, полувосточные нравы и обычаи, чудовищный деспотизм пришлых иноземных угнетателей накладывали свою печать на всю жизнь народа. Недаром некоторые современные зарубежные востоковеды считают, что, скажем, Алжир в 1830 г. в целом жил не хуже «Испании, Греции и Сицилии того времени». Однако подобное сходство — не всегда доказательство взаимосвязи и взаимовлияния. В данном же случае доказательством служит фактическая непрерывность контактов юга Италии (да и всей Европы) с Востоком в той или иной форме, в том числе в конфликтной, а также неиссякаемый в Италии интерес к своим заморским соседям.