Особо интересны связи, например, Мальты с Тунисом, от которого остров отстоит на 389 км. Эмиграция мальтийцев приняла широкий характер с середины прошлого века. Так, к 1891 г. на Мальте и Гоцо жили 165 тыс. человек, а за их пределами — 40 тыс. (из них около 15 тыс. — в Алжире, около 12 тыс. — в Тунисе, остальные— в Египте, Ливии и других странах). В дальнейшем численность эмигрантов, фактически возрастая, формально уменьшалась, так как принявшие французское гражданство становились «французами». В результате число мальтийцев в Тунисе в 1946 г. составило 6,5 тыс. и в 1971 г. — лишь 525. Но это резкое падение во многом объясняется выездом во Францию мальтийцев-«французов» после получения Тунисом независимости, а также принятием значительной частью мальтийской колонии тунисского гражданства.
Большинство колонистов держатся сплоченно, активно поддерживая существующую в стране уже 95 лет Иссучита аль-мальтийа (Мальтийскую ассоциацию). Тунисский ученый Хишам Скик находит, что язык мальтийцев Туниса испытывает сильное влияние и языка тунисских арабов, и сицилийского диалекта (сицилийцы всегда преобладали среди живших в Тунисе итальянцев). Последнее объясняется в основном тем, что мальтийцев и сицилийцев в Тунисе всегда многое объединяло, прежде всего религия и социальное положение. Среди них преобладали рабочие, ремесленники, мелкие торговцы. Еще французские власти беспокоились по поводу «чрезмерной силы итальянского и мальтийского пролетариата» в Тунисе, а также его важной роли в рабочем и профсоюзном движении. В то же время социологи отмечают своеобразное промежуточное положение, которое всегда занимали мальтийцы в Тунисе между коренными жителями и европейцами с точки зрения нравов, обычаев, культуры, быта и правил поведения.
Связи между людьми, человеческие отношения в подлинном смысле слова (а не в утилитарно-прагматической интерпретации этого понятия западными буржуазными социологами) — вот что чрезвычайно характерно для средиземноморцев. Это, как правило, открытые, сердечные, иногда экспансивные оптимисты. Тысячелетние традиции сменившихся на их землях цивилизаций во многом служат противоядием от обезличивающей человека, лишающей его гуманности и теплоты психологии корыстного собственничества и голого чистогана, привнесенной капитализмом и всячески стимулируемой империалистической пропагандой.
Именно человечность нередко позволяет средиземноморцам, привыкшим с детства к национальному, религиозному и культурному многообразию жизни, перешагнуть через многие барьеры и предрассудки, весьма живучие как на Востоке, так и на Западе. Мне довелось в Сирии познакомиться с арабом, у которого умерла жена-француженка и который усыновил ребенка от ее первого брака с итальянцем. Усыновленный юноша свободно говорил на всех трех языках, но носил арабскую фамилию и работал в Сирии. Думаю, что даже самый дотошный этнограф затруднился бы определить его национальную принадлежность. Сам он этим вопросом мало интересовался.
Средиземноморцы много знают друг о друге. Как между любыми соседями, между ними случалось всякое — и хорошее, и плохое. Память об этом, естественно, влияет на сегодняшние отношения. Однако процесс взаимопознания и взаимного сближения продолжается.
НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ
Один мой знакомый алжирец как-то сказал: «Вы не знаете средиземноморцев. Они работают страстно и увлеченно, но и отдохнуть любят по-настоящему». В данном случае важна не эта характеристика, которая сама по себе многим может показаться спорной или относящейся вовсе не только к жителям Средиземноморья. Важен сам обобщенный подход к средиземноморским народам, взгляд на них как на определенное единое целое.
У средиземноморцев много общего в этническом отношении. Французские ученые, например, многократно писали о внешнем сходстве североафриканских арабов с итальянцами, берберов с басками Испании и жителями центральной Франции. Однако вопрос стоит шире — о единстве группы антропологических типов, называемой средиземноморской расой и характерной для всего бассейна Средиземноморья — от Пиренейского полуострова до Греции и Северной Африки. Помимо возможных миграций и контактов доисторической поры это единство (естественно, относительное, как всякая общность, исторически возникшая в течение весьма продолжительной эволюции), очевидно, определялось и известными истории переселенческими движениями, охватывавшими все Средиземноморье или его большую часть.
Длительное, по новейшим данным археологических открытий 60-х годов — не позднее чем с III тысячелетия до н. э., культурное взаимовлияние и взаимодействие в бассейне Средиземного моря ныне является не только общеизвестным фактом, но и предметом серьезного научного изучения. Ученые обнаружили следы сложного контакта и напластования различных культур, относящихся еще к древнейшим временам, и на северном (например, в Италии), и па южном берегу Средиземного моря (в Тунисе), но особенно на островах (Мальте, Сицилии, Сардинии). В частности, на Мальте, в святилище Тас-Силг (на севере острова), обнаружены следы последовательной смены характера религии (и соответствующей обрядности и формы отправления культа) в соответствии с доминированием в разные периоды истории острова его древнейшего автохтонного населения, финикийских колонистов, греческих и карфагенских завоевателей, римлян-язычников и римлян-христиан. При этом каждый раз храм не разрушался, а приспосабливался (изменяясь и достраиваясь) к новой религии, сохраняя тем не менее кое-что и от предшествовавшей ей.
Естественно, это не могло не придать местной культуре специфической неповторимости, прежде всего базирующейся на впитанности влияний различных эпох и народов Средиземноморья. Об этом же свидетельствует изучение статуй и стелл на западной Сицилии и в Сардинии, дающее представление о глубоком и давнем проникновении в эти регионы, как и на юг Италии (по некоторым данным, вплоть до стен Рима), отмеченных выше сплетавшихся и напластовывавшихся друг на друга влияний.
Данные научных исследований античных периодов истории Средиземноморья, смыкаясь с хорошо поставленным изучением этого региона в новую и новейшую эпоху, дают возможность всесторонне, во всем богатстве и многоплановости, рассмотреть то общее, что присуще средиземноморцам и способствует их близости. Одной из таких черт является смешение и взаимопроникновение населения разных стран.
В большинстве случаев сохранившиеся сейчас связи между этими странами — экономические, культурные, демографические (рожденные эмиграцией) — формировались в эпоху колониализма и до сих пор носят его отпечаток. Француз в странах Магриба, так же как итальянец в Ливии, а испанец в Марокко, представляет, хочет он того или нет, бывшую метрополию в освободившейся от ее власти колонии. Превращение его в «гражданина вне всяких подозрений» или лояльного иностранца, своим трудом приносящего пользу стране проживания, только еще происходит на наших глазах. Тем не менее сейчас можно сказать, что борьба бывших колоний за новые равноправные отношения с бывшими метрополиями уже дает свои плоды. А это сказывается и на положении граждан бывших метрополий, которые во многих случаях «натурализовались», т. е. обрели вторую родину в стране проживания.
Пьяцца Навона в Риме
Во всех средиземноморских странах исторически сложилось множество инонациональных групп, происхождение которых восходит к очень далекому прошлому, к различным этапам экспансии того или иного государства в Средиземноморье, к тем или иным важным событиям или поворотам в судьбах народов. Таковы, например, левантинцы — потомки европейцев, в основном итало-французов, живущие в Сирии и Ливане с эпохи крестовых походов, воспринявшие арабский язык (а в некоторых случаях — ислам). Есть и другие меньшинства, сами по себе символизирующие исторические связи между народами (греки в Турции, Сирии, Ливане, Италии и Египте, турки в Сирии и Ливане, но особенно в Греции, где они составляют 2 % населения).