В глазах исследователей, работающих в этом ключе, привычная для отечественной историографии трактовка феода как формы собственности (не говоря уже о более общем представлении о феодальной собственности, понимаемой как квинтэссенция средневекового общества) является одновременно глупостью и ересью. Глупостью — поскольку, с точки зрения римского права, феод имеет, действительно, намного больше общего с владением и узуфруктом, чем с собственностью. Ересью — поскольку и собственность, и владение, и узуфрукт, и другие понятия вещного права считаются заведомо неприменимыми к феоду, в котором сегодня, как правило, видят не землю и не право на землю, а обусловленное службой право на доход, чаще всего (но необязательно) выраженный в платежах публичного характера. И хотя отечественная историография вкладывает в понятие "феодальная собственность" существенно иной, главным образом экономический смысл, нельзя не признать, что трактовка феода как собственности грешит схематизмом, в частности, излишне расширительным использованием этого термина в ущерб анализу его употребления в источниках. Однако, при всем уважении к французским коллегам, вынужден сказать, что их позиции в этом вопросе также недостает научной рефлексии. Речь идет о пренебрежении некоторыми общими вопросами, прежде всего о содержании понятия "собственность", а в более широком плане — о соотношении права и экономики.
Начну с довода о том, что феод как институт публичного права, в принципе, не подлежит истолкованию в категориях вещного частного права. Следует напомнить, что регулирование имущественных отношений предполагает баланс частно- и публичноправовых интересов; все дело в том, что этот баланс изменчив и в каждом обществе определяется по-своему. Вопреки распространенным представлениям, даже римское право, по недоразумению слишком часто сводимое к частному праву, не знало собственности, свободной от внимания и участия со стороны государства. Свидетельством тому анализируемые в следующем разделе факты, связанные с недопущением пустования земельных угодий, ограничением свободы завещаний и т. д. В эпоху Домина-та вмешательство государства в отношения собственности резко выросло, выразившись не только в налогообложении италийских собственников, но и в прикреплении декурионов к муниципальным куриям, в практике экзимирования поместий знати и т. д. Не менее поучителен опыт XX в. Современное право континентальной Европы, не говоря уже о common law (и, судя по всему, не без его влияния), характеризуется все более заметным переплетением публичных и частных аспектов, недопустимым с точки зрения юриста XIX в. В обоих случаях абстрактное представление о "полной", "свободной", "неограниченной" собственности оказывается не в ладах с историческими фактами. В частности, современное право, отражая растущее внимание к интересам субъектов экономической деятельности, исходит из понимания собственности как суммы потенциально разделяемых прав и полномочий[3753]. При такой трактовке сочетание понятий "собственность" и "условие" уже не воспринимается как противоречие в определении. Примерами могут служить и всевозможные ограничения прав собственника со стороны государства или органа самоуправления, и институт "доверительной собственности" (trust), и целевое финансирование проектов, и практика передачи в собственность культурных ценностей с резервированием для традента и даже его наследников определенных прав, например преимущественного доступа (вплоть до временного ограничения доступа для всех остальных) или бесплатного копирования. Не напоминают ли эти новации "условную собственность" феодальной эпохи? Речь идет, конечно, не о прямом влиянии средневекового права, а о востребовании современным правом решений, апробированных на более ранних этапах развития. Так почему же в трактовке имущественных отношений средневековья нужно исходить непременно из понятий римского права, к тому же поданных в интерпретации юристов XIX в.?
К проблеме можно подойти и с совсем другой, экономико-юридической позиции. В самом деле, анализ феода исключительно с точки зрения социально-политической организации, следовательно, в публично-правовом пространстве, следует считать более корректным, по сравнению с его анализом в категориях вещного права, — не говоря уже о том, что это вообще личный выбор историка. Но стоит нам задаться вопросом об экономическом выражении феода, чтобы недостаточность такого анализа стала самоочевидной. Конечно, можно доказывать, что соответствующие платежи обусловлены личной службой феодала, а значит, не имеют отношения к земельной ренте, т. е. к экономической форме реализации земельной собственности. Но поскольку речь идет все же не о зарплате или дивидендах с акций, а о доходе, получаемом (прямо или опосредованно) с определенной территории, являющейся сферой действия как публичного, так и частного права, — игнорировать вопрос о месте феода в системе имущественных отношений совершенно непозволительно. На это можно возразить, что имущественные отношения несводимы к рентным, что наряду с ними существовали экономически значимые отношения личного характера, формально не связанные с поземельными и что, в частности, феод мог состоять не только из сеньориальных повинностей, но также из налоговых платежей, судебных и торговых пошлин и т. д. Все это так; сложность, однако, в том, что в реальной жизни доходы этих двух типов и соответствующие им юридические отношения были переплетены и границу между ними провести удается далеко не всегда. Один и тот же человек мог быть одновременно получателем ренты и платежей публично-правового происхождения, и наоборот: один и тот же участок земли мог быть отягощен и собственно рентными, и публичными платежами, в том числе в пользу одного и того же человека. И в этом нет ничего удивительного — нельзя же, в конце концов, всерьез считать экономику, социально-политическую организацию и право (тем более публичное и частное право) отдельно существующими реалиями! Не ясно ли, что речь идет об ипостасях или о ракурсах изучения одного и того же явления, имя которому общество? Задача, на мой взгляд, состоит сегодня не в том, чтобы провести различие между феодом, с одной стороны, и институтами римского частного права — с другой (это уже сделано), а в том, чтобы объяснить, каким образом институт феода, объективно чуждый римскому праву, вписался в систему отношений собственности, сложившейся в рамках этого права. Иначе говоря, полноценный анализ имущественных правоотношений изучаемого общества обязательно предполагает рассмотрение феода как одного из важнейших компонентов.
3753
См., например: