Объявление завещания недействительным, по иску обойденных в нем родственников, мотивировалось тем, что завещатель был "как бы не в своем уме" (quasi non sanae mentis). Параллель с осуждением расточительства очевидна. В обоих случаях редко кто сомневался в душевном здоровье домовладыки, но его нежелание позаботиться о наследниках и злоупотребление семейным имуществом расценивались обществом как недопустимая аномалия и на этом основании приравнивались к безумию. Как объясняет Марциан, "иску о неподобающем завещании придается та окраска, как будто завещатель был не в здравом уме, когда составлял завещание. И это говорится не в том смысле, что завещатель был действительно буйным или помешанным, а в том, что, хотя он и составил завещание, однако без должного добросердечия"[3928]. Обойденным в завещании в классическую эпоху полагалась компенсация в сумме по меньшей мере четверть наследства (т. н. portio debita).
Та же главная забота усматривается в эволюции института legatum, позволявшего домовладыке "отказать" часть семейного имущества посторонним лицам, которые не являлись естественными наследниками и, по определению, не могли ни воспринять обязательства по его долгам, ни — а это было не менее важно — унаследовать его имя и роль хранителя семейного культа. Первоначально (до II в. до н. э.) завещатель был вправе раздать в виде легатов все свое имущество, оставив наследнику лишь долги и социальный статус. Такой порядок стал вызывать нарекания, и надо думать, не только абстрактно понимаемой несправедливостью; не менее важно было нежелание законодателя мириться с разорением граждан и превращением их из опоры общества в обузу. Итогом длительной борьбы стало принятие в 40 г. до н. э. Фальцидиева закона, определившего, что, независимо от числа и размеров легатов, наследники получают минимум четвертую часть наследства[3929]. Вместе с другими, более ранними ограничениями, это более или менее гарантировало их права. Если же возникало подозрение, что легат имел целью наказать наследника, он вообще признавался ничтожным[3930].
В этих нюансах древнего права проявляется специфика формы собственности. Рассматривая эти нюансы в историческом плане, можно судить о ее разложении, начавшемся еще в древности, но завершившемся уже в раннее средневековье.
Симптоматичны изменения даже технико-юридического характера. Так, постепенно упрощается форма составления завещания. По эдикту 339 г. наследника можно было назначать quibuscumque verbis, а не в строго регламентированных выражениях, как раньше. Тогда же отказ от обязательных формул был санкционирован и для легатов[3931]. В дальнейшем законная сила признавалась за любым завещанием, подписанным завещателем и 7 свидетелями, что заметно упрощало процедуру[3932]. Завещание сохраняет много архаических черт и в постклассическую эпоху, несоблюдение формы часто влечет за собой его аннулирование, но уже при Северах, если не раньше, возникает представление о favor testamentorum, т. е. тенденция сохранить, по возможности, за спорным завещанием силу при помощи толкований и фикций, которые раньше были бы признаны недопустимыми. Например, если кто-то был назначен наследником при условии совершения невозможных действий, завещание уже не объявлялось недействительным; дело ограничивалось тем, что невозможное условие считалось как бы ненаписанным[3933].
3928
Dig. 5.2.2, Marcian.: Нос colore inofficioso testamento agitur, quasi non sanae mentis fuerunt ut testamentum ordinarent, et hoc dicitur non quasi vere furiosus vel demens testatus sit, sed quidem fecit testamentum, sed non ex officio pietatis. См. также:
3931
CJ 6.23.15 (а. 339); CJ 6.37.21 (а. 339). Одновременно упрощается процедура exhereditatio. См.: