Стремясь не допустить ни распри, ни оскудения семейного достояния, южнофранцузская элита широко практиковала внутрисемейные браки: вопреки и церковному, и вестготскому, и римскому праву, женитьба на двоюродных сестрах была обычным делом; в начале X в., в семье графов Уржеля, засвидетельствован брак дяди с племянницей, отданной ему в жены по решению ее отца[4105]. К середине X в., под давлением церкви, откровенно эндогамные браки сходят в среде знати на нет, однако браки с родственниками пятого и шестого колена остаются нормой. Тем самым обеспечивалось кровное родство едва ли не всей местной элиты. Другим испытанным средством против дробления семейного имущества был принудительный целибат младших сыновей. Дочерей и сестер, напротив, выдавали замуж охотно, в том числе за своих вассалов; эта практика способствовала сплочению правящей элиты. Достаточно сказать, что оммаж часто приносили родному дяде по матери или брату жены[4106].
Налицо ярко выраженный семейный характер собственности. Наверное, можно говорить даже о собственности линьяжа, хотя это не принято — линьяж, как правило, мыслится и анализируется в других категориях. Как бы там ни было, речь не идет лишь о пресловутой малой семье: имущественные права кузенов и других относительно дальних родственников были вполне весомыми и реальными. Истоки этого явления следуют искать в переходный период от античности к средневековью, к сожалению, плохо освещенный, с этой точки зрения, в источниках. В какой именно момент предусмотренное классическим римским правом (как и правом большинства других народов) участие дальних родственников в наследстве и решении некоторых общеродовых вопросов трансформировалось в качественно иную, несравненно более очевидную и многоплановую причастность к имущественным делам конкретной семьи, — на нынешней стадии исследования сказать невозможно. Но признаки этой трансформации различимы уже на заре каролингской эпохи. Так, в завещании Аббона отразился малоизученный феномен внутрисемейного и внутриродового перераспределения земельной собственности. Согласно П. Гири, не менее 10 из 34 контрагентов Аббона, упомянутых в завещании, находились с ним в родстве[4107]. Обмен недвижимостью между членами одного или нескольких тесно связанных феодальных линьяжей, а также между этими линьяжами и контролируемыми ими церковными учреждениями, прослеживается и по источникам IX–XI вв.[4108] Это явление привлекло внимание исследователей лишь в самое последнее время[4109].
Семейный характер собственности, выразившийся в совместном участии членов семьи в сделках, в "советах", "похвалах" и "согласиях", а также в оговорках, разрешающих семье в определенных случаях оспорить вполне законную сделку, — находит параллели в феодальном праве ряда областей Северной и Западной Франции. Речь идет о двух правовых обычаях, принадлежащих одному полю, но по идущей из глубины веков традиции искусственно разделяемых. Первый принято называть на французский лад: retrait lignager — буквально: "отступление линьяжа", т. е. право членов линьяжа "отступить" от условий уже совершенной, но не устраивающей их сделки, а по сути — ее оспорить. Феномен этот, хотя и неплохо изучен[4110], но недостаточно известен, а главное — осмыслен. Второй обычай называют laudatio parentum, причем укоренению термина в литературе сильно способствовал успех монографии С. Уайта — сам же он отметил условность этого выражения и его заменимость другими[4111]. Речь идет о модификации первого института и смягчении его ригоризма: акцент делается уже не на праве любого обиженного члена линьяжа воспрепятствовать заключению сделки или ее аннулировать постфактум (или, что представляется более вероятным, отказаться от своего права в обмен на какие-то блага), а на праве линьяжа в определенной ситуации, в частности, при нарушении церковным учреждением принципа неотчуждения приобретенного имущества, либо перечеркнуть сделку, либо заставить его выполнять по ней свои обязательства. Перед нами, бесспорно, два варианта одного правоотношения, и можно лишь удивляться настойчивости, с которой их разделяют.
Поражает также слабая изученность этого явления на южнофранцузском материале. Некоторые исследователи, с которыми мне довелось говорить об этой историографической аномалии, выражали недоумение самой постановкой вопроса ("где Вы видите признаки laudatio parentum на Юге?"). Другие, например М. Бурэн и Ж.-П. Поли, высказывали по этому поводу сожаление, констатируя, что исследований на этот счет почти нет. Показательно, что этот сюжет не затронут в очень серьезной работе Ж. Джорданенго о судьбах феодального права "в стране писаного права"[4112]. Между тем, вопрос именно в том, как на римской почве возник и, несмотря на рецепцию, очень долго существовал институт, опровергающий один из главных его принципов, а именно принцип нерушимости сделки.
4106
Duby G. Les "jeunes"…, p. 835 sqq.; Aureli M. Les noces du comte, p. 52, 69–73; Débax H. Structures féodales…, p. 418–425.
4108
Aniane, 319 (а. 831): hoc quod concanavi de germano meo Benedicto; HGL, V, 89 (a. 949); 111 (a. 961); Eixalada-Cuixà, 92 (a. 965): qui michi advenit per meam hereditatem vel commutavi a fratre meo Olibane; Lézat, 477 (a. 989–994); Béziers, 76 (a. 1068): quam comparavit pater noster Raculfus de Stephano Radulpho consobrino suo; Nimes, 198 (a. 1112): terciam partem quam commutavi Bemardo Raimundo consobrino meo, etc.
4109
См.:
4110
См.:
4111
4112