"С высоты" науки 2000 г., с учетом и конкретно-исторических исследований, и теоретических разработок последних десятилетий, можно утверждать, что ни господское хозяйство, ни отработочная рента, ни совпадение прибавочного продукта с рентой не являются для феодального общества нормой. Скорее наоборот, их следует рассматривать как исключение из правила, возможное, по большому счету, в трех типовых случаях: 1) как пережиток рабовладельческого строя; 2) как реакция на все более рыночный и, наконец, капиталистический характер международной экономики; 3) как индивидуальная особенность некоторых очень специфических сеньорий (например, цистерцианских), ориентированных на животноводство и другие маргинальные для большинства стран Европы виды хозяйства, кстати, наиболее связанные с рынком. Нормальным для феодальной экономики было индивидуальное хозяйствование экономически самостоятельных крестьян, выплачивавших собственнику земли в виде оброка некоторую часть прибавочного продукта. Иными словами, ситуация, которая многим представлялась проявлением региональной, стадиальной или отраслевой специфики или временного нарушения присущего "настоящему" феодализму положения вещей, как раз и является для этого общества наиболее адекватной, более того — составляет его важнейшую отличительную черту[4501].
В связи с этим следует напомнить о более общей особенности феодального хозяйственного механизма, особенно очевидной в тех обществах, где господское хозяйство и отработочная рента не играли важной роли. Суть ее в том, что работник является одновременно и организатором производства — феномен, в высшей степени оригинальный, несвойственный ни рабовладельческому, ни капиталистическому строю. Вопреки распространенным представлениям, прямое участие сеньора в хозяйственной деятельности столь же мало характеризует экономическую природу феодализма, как наличие полисных крестьян или фермеров — экономическую природу рабовладения и капитализма, понимаемых, разумеется, не как социум, а как хозяйственный уклад. При этом выключенность феодала из процесса материального производства не следует вульгарно трактовать как проявление тунеядства; этот факт связан с особым типом разделения общественного труда, при котором за господствующим классом закреплены другие социально значимые функции: военная, управленческая, идеологическая и т. д. Но это уже другой вопрос. Подчеркну лишь, что оборотной стороной медали как раз и было возложение забот о главной отрасли экономики на практически отлученных от выполнения этих функций зависимых крестьян.
Если, сугубо условно, свести организацию производства к расходованию совокупного продукта, произведенного в крестьянском хозяйстве, окажется, что он почти полностью оставался под контролем крестьянина — ведь помимо собственного пропитания, он должен был еще позаботиться о воспроизводстве средств производства: семенном фонде, прокорме и содержании скота, обновлении рабочего инструмента, а также хозяйственных построек, оросительных каналов, террас, защитных насаждений и т. д. Дело, таким образом, отнюдь не только в качественно ином, чем при рабовладении и капитализме распоряжении прибавочным продуктом и его соотношении с продуктом необходимым, но и в сосредоточении в одних и тех же руках тех частей совокупного продукта, которые в политэкономии называются переменным и постоянным капиталом. "Забыть" о последнем, полагая, что он воспроизводится сам собой, без регулярных, крупных и продуманных затрат из валового продукта, — значит ничего не понимать ни в феодальной, ни в капиталистической, ни в какой другой экономике. К сожалению, таких людей предостаточно, и не только среди теоретиков политэкономии феодализма: безграмотные высказывания Б.Ф. Поршнева и его последователей находят соответствие в характерном для советской экономики невнимании к обновлению основных производственных фондов, и, видимо, не случайно. Удивительно другое: принципиальность вопроса об организации воспроизводства средств производства была, безусловно, понятна профессиональным экономистам, но, парадоксальным образом, вышедшие из-под их пера работы о феодализме также не содержат внятного изложения мысли о формационной специфике этого явления[4502]. Возможно, в силу ее самоочевидности, возможно, как раз потому, что эта специфика оказалась затемненной феноменами барщины и крепостничества. Думаю, что сказалась и элементарная нехватка фактов об уровне эксплуатации зависимых крестьян, характерном для раннего и классического феодализма. Ведь очевидно, что этот вопрос тесно связан с вопросом об организации феодальной экономики в целом.
4501
Согласно новейшим представлениям о средневековой истории России, основу ее экономики также составляло не господское, а крестьянское хозяйство. См:
4502
Это относится и к лучшей политэкономической работе на эту тему, написанной Р.М. Нуреевым, хотя, как я знаю из личных бесед (для меня очень полезных), эта специфика не является для него секретом. См.: