Наибольших масштабов выкачивание из крестьян прибавочного продукта достигло, как известно, в эпоху разложения феодализма, когда рост эксплуатации стал стимулироваться воздействием капиталистического рынка и формируемой им потребности уже не в потребительной, а главным образом в меновой стоимости[4503], причем преимущественно в странах Центральной и Восточной Европы, где отработочная рента сочеталась с крепостничеством. Применительно к этой ситуации В.И. Ленин даже считал правомерным говорить о крестьянском наделе как о, своего рода, "натуральной заработной плате"[4504], которая будучи выражением цены рабочей силы, может превышать ее стоимость (т. е. стоимость продуктов и услуг, необходимых для ее воспроизводства) лишь в результате сугубо конъюнктурных колебаний. Более того, при активном соучастии налоговых ведомств, помещики посягали в это время даже на саму основу крестьянского хозяйства. Расширение и усовершенствование производства осуществлялось поэтому главным образом внутри господского хозяйства, и если крестьянское хозяйство в этих условиях все-таки сохраняло способность к развитию, это объясняется тем, что сопротивление крестьян и сама технология производства (ограниченный набор выполняемых работ, их преимущественно сезонный ритм и т. д.) ставили эксплуатации предел[4505].
В предшествующую эпоху выжимание из крестьянина всего прибавочного, тем более части необходимого труда, никак не могло быть нормой. Во-первых, из-за слабости рыночных стимулов увеличения эксплуатации; во-вторых, вследствие неразвитости государственной власти, еще не способной ни юридически оформить и технически обеспечить бесправие зависимого крестьянина, ни компенсировать сеньорам "недостачу" при помощи централизованной ренты; в-третьих, по причинам политического и идеологического порядка. Это особенно очевидно на примере Западной Европы, где в большинстве районов очень рано восторжествовала тенденция к свертыванию домена, так что развитие не только товарного, но и вообще всякого производства, начиная с XI в. стало совершаться в основном в рамках крестьянского хозяйства. Разумеется, явления, напоминающие восточноевропейское крепостничество, наблюдались и на Западе, причем не только в новое время, но и в классическое средневековье, однако наиболее логичным, с точки зрения исторического процесса, и наиболее типичным итогом феодального периода здесь оказалось постепенное обесценивание ренты, сосредоточение основной части прибавочного продукта в руках крестьянина или буржуа (а также государства) и, как следствие, все более ощутимая утрата сохраняющимся за феодалом правом собственности реального экономического содержания[4506]. Во всяком случае, для изучаемого региона, где домен и связанные с ним сервильные формы зависимости почти всегда играли второстепенную роль, характерен именно такой путь развития.
Источники IX–XI вв. запечатлели целый спектр не только качественно, но и количественно различных вариантов ренты. На одном полюсе небольшие фиксированные платежи в знак признания зависимости, на другом — весьма обременительные повинности, складывающиеся из всех мыслимых платежей и служб: большого чинша, десятины, таски, quartum, полевой барщины и других отработок, особых платежей за выпас скота, за пользование господской мельницей и печью, предоставления постоя и угощения нескольким рыцарям, всевозможных плат судебно-административного характера, наконец, экстраординарных поборов, которые само общество считало незаконными и предосудительными. Между этими полюсами — множество средних, переходных состояний, наверняка, наиболее распространенных, но, к сожалению, наименее поддающихся оценке. Притом, что обложение отдельного участка могло быть совершенно нетипичным для домохозяйства в целом, вполне очевидно, что постольку, поскольку речь идет о всей сумме свидетельств, за этими вариациями стоят социальные различия. Соответственно, на одном полюсе — хозяйства аллодистов, едва вступивших в зависимость, на другом — держания людей, состоящих во всех трех формах зависимости, в том числе в их самых тяжелых формах. И хотя картина затемнена неодинаковыми земельными и трудовыми ресурсами крестьянских хозяйств, не подлежит сомнению, что далеко не всякий вариант ренты совпадает со всем прибавочным продуктом или приближается к нему. Таковой, по-видимому, можно считать ренту, складывающуюся из платежей, обусловленных всеми тремя формами зависимости, тогда как, например, рента, уплачиваемая крестьянином, находящимся только в судебно-административной зависимости, улавливает лишь часть производимого им прибавочного продукта[4507]. Поэтому, если источники не позволяют определить уровень эксплуатации той или иной социальной группы крестьян в отдельности, равно как их численное соотношение, подобная характеристика всего зависимого крестьянства, в известных пределах, все-таки возможна.
4504
4505
4506
См.:
4507
При этом речь идет в основном, хотя и о приватизированных, но все же о налогах, пошлинах и других платежах публичного характера, которые можно отнести на счет эксплуатации лишь с некоторой долей условности — ведь, по крайней мере, частично, они обеспечивали отправление общественно полезных функций.