Исходя из того, что в изучаемом обществе процесс феодализации заключался в трансформации социально-экономических отношений не только рабовладельческого, но и мелкокрестьянского типа; что при обилии неосвоенных земель и относительной малочисленности населения поземельная зависимость возникала, по большей части, на договорной основе; что на заключительном этапе феодализации главным рычагом установления зависимости оказалась юрисдикционная сеньория и что этот этап совпал по времени с подъемом городов и расширением рыночных связей, — можно с достаточными основаниями заключить, что в X–XI вв. крестьянство Средиземноморской Франции отдавало в виде ренты значительную, но никак не подавляющую часть прибавочного продукта.
Сохранение за крестьянином части прибавочного продукта вовсе необязательно означало его благоденствие — ведь она шла главным образом на производственное потребление. Можно даже сказать, что общество признавало за крестьянином право на весомую долю прибавочного продукта лишь постольку, поскольку она использовалась именно таким образом. При этом нормальный воспроизводственный процесс то и дело нарушался, так что резервный фонд крестьянского хозяйства, как и фонд накопления (да простится мне этот жаргон!), периодически пустел и должен был восполняться не только из прибавочного, но и из необходимого продукта. Следует, кроме того, учесть повышенную имущественную дифференциацию крестьянства, характерную именно для обществ с преобладанием продуктового оброка. Поэтому общий вывод об относительно скромных размерах ренты никак не противоречит тому, что наряду с весьма состоятельными домохозяевами среди южнофранцузских крестьян изучаемого периода было немало бедняков, едва сводивших концы с концами. Достаточно вспомнить о крестьянах, "не имеющих быков", а также о тех традентах, которые уступают свои земли церкви, "движимые нуждой и немощью". Тем не менее, положение южнофранцузского крестьянства в целом было относительно благополучным. Косвенными доказательствами этому служит, с одной стороны, достаточно скромное материальное положение южнофранцузской элиты, проявившееся, в числе прочего, в облике местных памятников культуры, с другой — почти полное отсутствие известий о межклассовых конфликтах. Отношения здешних крестьян с сеньорами, разумеется, не были идиллическими, но, насколько позволяют судить источники, их конфликты не выливались в социально опасные формы. Исключая несколько не очень внятных свидетельств (относящихся к тому же к периоду арабских вторжений) о бегстве крестьян со своих наделов и о разбойниках, обосновавшихся в горах, источники сообщают лишь о достаточно надежно институализированных конфликтах, будь то судебные процессы или движение за Божий мир.
Оценивая экономическое положение южнофранцузского крестьянства, следует со всей определенностью сказать, что ничего похожего на эксплуатацию русского крепостного крестьянства XVIII–XIX вв. в изучаемом обществе, конечно, не было и быть не могло. И дело не только в принципиально иной исторической обстановке (отсутствие централизованного государства, слабость рынка, традиции римского права и т. д.), но и в качественно отличных природно-географических условиях. Притом, что южнофранцузский крестьянин имел дело и с бедностью почв, и с капризами погоды, и с прочими тяготами сельского труженика, а в горах сталкивался с напастями, неведомыми жителям равнин, — словом, добывал хлеб, несомненно, в поте лица своего, он все же не был обречен на постоянную борьбу за выживание. Природа избавила его от каждодневных забот об обогреве помещений и приготовлении горячей пищи, от авитаминоза и нахождения подолгу в четырех стенах, равно как от чрезмерных нагрузок, связанных с выполнением огромного объема работ в сжатые сроки, отпущенные природой. Гораздо более мягкий климат Средиземноморья позволял крестьянину распределять свое рабочее время более равномерно, питаться более разнообразно и полноценно, в том числе теми продуктами, которые в северных странах считались лакомством и роскошью. Это очевидно даже при сравнении с Северной Францией, где в ту эпоху не было ни своего вина, ни тем более растительного масла, ни многих садово-огородных культур и где пшеница, безусловно, уступала место более грубым злакам. Близость гор, с трудом поддающихся реальной апроприации частными лицами, но богатых орехом, каштаном, дикими плодами, ягодами и грибами, практически не облагавшимися налогами и податями, гарантировала южнофранцузскому крестьянину дополнительные источники качественного питания. В прибрежных лагунах и низинах сходную роль играли морепродукты, по большей части, также игнорируемые получателями ренты, в том числе и из-за религиозных запретов. Не перечеркивая сам факт эксплуатации, зачастую достаточно тяжелой, несравненно более благоприятные природные условия, наряду с некоторыми факторами социального происхождения, объективно препятствовали тому, чтобы эта эксплуатация обернулась непосильным калечащим бременем.