Заключение
Становление феодализма в Средиземноморской Франции произошло в результате разложения и внутреннего перерождения провинциального античного общества, испытавшего минимальное воздействие варварской германской культуры. Растянувшийся на многие столетия, этот процесс не был ни плавным, ни ритмичным, ни вполне однолинейным. Под влиянием политических событий он мог ускоряться и замедляться, отклоняться от прежней траектории и видоизменяться, но сама суть процесса феодализации зависела от них очень мало, так что его датировка по вехам политической истории является, по большей части, условной. Событийная среда, в которой происходил этот процесс, имеет сравнительно мало общего с его сутью.
Ни кризис III в., окунувший Галлию в пучину гражданских войн и первых варварских вторжений; ни кардинальные реформы Диоклетиана и Константина; ни начавшаяся в то же время массовая христианизация общества; ни агония Империи и возникновение на ее территории варварских государств; ни новые волны варварских нашествий, прокатившиеся в VI в. по последним бастионам античной цивилизации; ни междоусобицы меровингских и вестготских правителей; ни колоссальная встряска, вызванная вторжением арабов, с которыми попыталась договориться часть южногалльской знати; ни второе, гораздо более уверенное "освоение" Юга франками; ни широкомасштабные, хотя и не лишенные реставраторского прожектерства, преобразования первых Каролингов; ни прогрессирующий с середины IX в. упадок их власти на местах, особенно заметный в условиях новых набегов арабов, а также норманнов и венгров; ни попытки южан создать свои собственные государства; ни ставшее к 1000 г. очевидным угасание древних публичных институтов, обеспечивавших минимальный порядок в повседневной жизни; ни оборотная сторона этого процесса, т. е. приватизация властных функций государственными чиновниками и крупными землевладельцами, опиравшимися на все более многочисленные замки и нарождавшееся рыцарство; ни совпавшее с этой "феодальной революцией" движение за "Божий мир", нацеленное на противодействие феодальной вольнице, защиту права и хозяйственной деятельности; ни грегорианская реформа, радикально изменившая внутреннюю жизнь церкви и ее взаимоотношения с государством и светскими властями; ни Крестовый поход, знаменовавший, помимо всего прочего, первый в истории средневековой Европы массовый выброс населения за ее старые пределы; ни многоплановый XII в., отмеченный ростом городов, укреплением государственности и началом рецепции римского права, — ни эти, ни другие вехи региональной и общеевропейской истории, столь милые сердцу медиевиста, при всей их несомненной значимости, не были ни главными причинами, ни даже столь уж важными факторами трансформации античного общества в феодальное.
Они служили ей фоном и событийной средой, вне которой становление феодализма было невозможно не "по определению", а просто в силу того, что именно на этом фоне и в этой среде он и возник. Радуя, печаля и побуждая сострадать людям той на редкость бурной эпохи, эти события и явления, скорее, заслоняют бесконечно медленный, подспудный, приземленный и, для современников, практически незаметный процесс, который много столетий спустя — удачно или нет — был окрещен процессом феодализации.
Меньше всего мне хотелось бы погрузиться в спор об адекватности самого термина "феодализм" тем явлениям средневекового общества, которые он призван описать. Как и всякий термин, обозначающий сложное явление, он имеет свои плюсы и минусы, но за ним многовековая традиция, и отмахиваться от нее было бы ребячеством. К тому же любой другой термин, будь то "сеньориализм", "доиндустриальное общество" и т. д., также имеет свои недостатки и двусмысленности. Тем же, кого всерьез волнует адекватность категориальных этикеток, я предложил бы дать античному, средневековому и другим обществам алгебраические обозначения и впредь рассуждать о переходе от общества А к обществу Б. Никто же, в конце концов, не спорит с тем, что эти общества качественно различны. Вопрос в том, в чем же именно это различие заключено.
Очевидно, что на этот вопрос может быть, если не множество, то много ответов. И дело не столько в том, какую сторону общественной жизни тот или иной автор считает более важной и определяющей остальные. Многое зависит от того, стремится ли он дать эскиз изучаемого общества или же предпочитает найти его системообразующую "клетку". Замечу, что сторонники и того, и другого подхода могут быть приверженцами очень разных идеологий. Мне лично предпочтительным кажется второй подход, в большей мере претендующий на знакомство с наукой логики. Важно только не забывать, что "клетка" — это еще не весь организм и, получив, если удастся, ее формулу, на этом не успокаиваться, а идти дальше, стремясь понять организм в целом.