На улице громко пели подвыпившие немцы, я встал и вышел на балкон, накинув на себя одеяло.
Завернувшись в него, я сел в пластиковое кресло и вдруг увидел, как в районе Жироны, хотя может быть, что и дальше, уже в самих Пиренеях, где-нибудь в Андорре, небо разрывают зарницы — там шла гроза. Меня колбасило от температуры, я дрожал, курил и смотрел по направлению к Пиренеям, в сторону Жироны, и вдруг вспомнил, что именно в тех местах в середине тридцатых Владимир Набоков любил собирать бабочек. Я читал об этом в одной из его биографий. Именно про Жирону, про Северные Пиренеи и про бабочек. А сейчас я сидел в кресле, завернутый в одеяло, курил, слушал, как внизу, у входа в отель, что-то горланят загулявшие немецкие туристы, и вдруг подумал о том, что через несколько дней нам уезжать, а мне не хочется.
Потому что мне здесь хорошо, несмотря на поднявшуюся температуру и на то, что море здесь холодное, а ночами прохладно. И несмотря на то, что здесь встречаются «мачо натуралес» и почти никто не говорит по-английски, а по-испански я знаю всего несколько слов. Но мне здесь все равно хорошо, а это значит, что если я и буду писать обо всем этом, то только здесь же, в Бланесе, к примеру, в ресторанчике у Мануэля, заказав себе чашку крепкого эспрессо, что я, собственно, сейчас и делаю.
22
Я привез с собой три стопки фотографий,
несколько потрепанных проспектов,
кучу странных, ненужных предметов,
включая сосновую шишку из пиренейского леса…
Я нашел ее в предместьях Жироны,
на горном серпантине дороги,
лес был залит призрачным светом –
солнце парило в зените, и все плавилось от жары.
Эта шишка из пиренейского леса
формой похожа на сердце,
и когда на нее смотришь долго,
то кажется — сердце бьется!
23
В наш последний вечер мы опять поднялись на скалу Сан-Джорди. Из Барселоны в сторону Марселя один за другим шли три больших океанских лайнера. Они шли неторопливо, но как-то очень быстро проскользнули мимо скалы по горизонту и растворились в упавших на Средиземное море сумерках.
Они даже не гудели на прощание, просто растворились, и всё.
И я понял, что все это еще только начало моего средиземноморского романа.
Потому что я нашел то место, где мои восточная и западная части удивительным образом соединились.
И дело тут не в науке психогеографии, дело в том, что ты можешь принадлежать той или другой цивилизации, но об этом не догадываться.
А потом приходит день, когда все встает на свои места.
И тогда ты понимаешь, почему в одном месте тебе плохо, а в другом хорошо, так же, как понимаешь и то, что еще раз хочешь оказаться в Жироне, зайти в собор Святой Марии и долго-долго молиться Богу.
В благодарность за то, что Он, наконец-то, дал возможность встретить все то, без чего был бы невозможен этот мой средиземноморский роман.