Хотя, повторю, и на Востоке и на Западе мне по-своему хорошо.
Только в тех же Эмиратах, к примеру, наступает (и очень быстро) момент, когда ты понимаешь свою абсолютную чуждость этому предельно комфортному в физиологическом отношении миру.
Но это не мешает относиться к нему с уважением.
В Израиле проще, по крайней мере, именно в Израиле я окончательно понял, что для меня означает христианство и христианская цивилизация, хотя в Израиле это сложно не понять — там этим пронизано все, стоит только просто проехать хоть на машине, хоть на автобусе, от Назарета до Вифлеема с заездом в Иерусалим.
Побывав при этом и на побережье озера Киннерет, то бишь Галилейского моря, и на заросших густым кустарником берегах реки Иордан.
Общение с комфортностью мира.
Общение с Богом.
В Испании же — общение с людьми.
Именно поэтому мысленно я пишу все эти записки не в Екатеринбурге, а все в том же Бланесе, потому что Бланес стал той странной точкой, где все эти три составляющих сплелись во что-то единое, и я окончательно понял, отчего в одном месте может быть хорошо, а в другом тебе плохо, пусть ты и прожил там всю свою жизнь.
Просто — ты там чужой.
16
Когда четыре бьет — кончается сиеста
и по соседству открывается танцзал…
Там нет туристов, только пожилые испанцы
(или пожилые каталонцы)
танцуют что-то, что бы я назвал…
Фламенко? Нет, это явно не фламенко,
да и не сардана, просто:
какой-то странный, очень нежный танец
переплетает пожилые пары,
и вид у них — безукоризненно счастливый!
17
Но это опять же не означает, что хорошо там, где тебя нет, если вспомнить расхожую русскую поговорку. И не в том, что можно физически быть частью Востока, ментально принадлежать Западу, а конфессионально исповедывать нечто среднее — то же православие, к примеру, хотя, как бы я временами ни порывался, я оставлю свои взаимоотношения с православием за пределами этого текста.
Лучше я опять вернусь к людям и к Испании, потому что любой роман происходит всегда не в вакууме, у него есть наблюдатели, да и сами его участники тоже являются наблюдателями тире соглядатаями, вынужденно вступая с этим миром в те или иные взаимоотношения.
И не всегда эти взаимоотношения бывают столь благостными, как встреча с тем же Тамайо.
По крайней мере, когда меня спрашивают, почему я только один раз был в Барселоне, я вспоминаю про то, как познакомился с биологическим видом «мачо натуралес», то бишь «настоящие мачо», и говорю, что гораздо уютнее мне было в Жироне.
Вообще-то, я всегда считал, что мачо — это такая легенда, что на самом деле их нет, а если они и были, то остались лишь как зрители на корриде.
Но после Барселоны я так не считаю.
А произошло вот что.
Мы уже отправились обратно на побережье и отправились с опозданием, небольшим, минут на пятнадцать, но водитель нервничал, автобус попал в пробку, потом мы дернулись, я смотрел в окно, за окном проплывали красивые дома в стиле арт-нуво, ветер колыхал листву платанов, и тут что-то произошло.
То есть сам момент произошедшего я просто не заметил.
Как мне позже объяснили — то ли мы с кем-то не разъехались, то ли с нами кто-то не разъехался.
Автобус остановился, и водитель — невысокий, плотный, черноволосый каталонец — вышел на улицу.
Из припаркованных рядом двух машин — спортивной «тойоты» и «ситроена» — тоже вышли люди.
Крашеный блондин из «тойоты» и два громилы из «ситроена».
Громилы были просто замечательные.
Папа с сыном.
Оба за метр восемьдесят, оба увешанные золотыми цацками и оба с накаченными мускулами.
В общем — какая-то барселонская братва.
И они все стали орать и размахивать руками, все обитатели автобуса прилипли к окнам, в ожидании, когда в ход пойдут кулаки.
Наш водитель и та троица действительно немного помахали руками, из «ситроена» выбралась еще и дамочка, ростом и комплекцией под стать как папе, видимо — свекру, так и сыну — соответственно, мужу.
Она тоже стала голосисто вопить и махать руками, потом наш водитель забрался обратно в автобус и сел на свое место.
— Закрой дверь, — сказала по-испански ему наш гид Катя.
— Они не полезут, — ответил водитель.
И тут в открытую дверь ворвались все трое — дамочка осталась на улице — и принялись избивать нашего водителя.
Они метелили его, не давая ему встать.