Средневековая андалусская проза

И прославился он после того, о чем упомянул я, некими прегрешениями, мерзкими и грязными, и я долго упрекал его и усиленно его порицал за то, что стал он известен после сокрытия, и испортило это его расположение ко мне, и стали дурными его намерения, и ожидал он для меня злой беды. А кто-то из друзей наших соглашался с ним на словах, чтобы привлечь его к себе и стать его другом, и выказывал ко мне враждебность, но сделал Аллах явными тайные мысли его, так что узнал их и кочующий и оседлый, и упал он в глазах всех людей, после того как был примером для ученых и постоянно возвращались к нему достойные, и сделался он ничтожен для всех своих приятелей. Да охранит нас Аллах от беспомощности, да покроет он нас своей защитой и да не отнимет от нас своей милости, которую он нам оказал! О, позор тому, кто начал с исполнения долга и не знал, что постигнет его беспомощность и покинет его защита! Нет бога, кроме Аллаха! Как ужасно это и отвратительно: поразила его одна из дочерей беды, бросила свой посох мать бедствий подле того, кто сначала принадлежал Аллаху, а в конце стал принадлежать сатане!

Вот часть одного из этих стихотворений:

Праведником слыл юнец, прикрываясь верой правой,
А теперь он посрамлен, заклеймен дурною славой.

Он высмеивал других, а теперь везде и всюду
Издевательство над ним стало лучшею забавой.

Но зачем его чернить, если вдруг он обезумел
До того, что горд в душе страстью знойной и лукавой?

Будучи благочестив, он считал, что все такие;
Полагал он, что любовь меркнет перед мыслью здравой.

Направлялся к мудрецам он с чернильницей и книгой;
Шествовал среди толпы он походкой величавой.

Перья тусклые сменив на блестящие обновы,
Представляется теперь он павлином перед павой.

Что же ты меня хулишь? Не столкнуться бы нам лбами!
Опасаясь утонуть, в этих водах ты поплавай.

Не хочу твоих прудов, у меня другой источник;
Утолять я жажду рад этой сладостной отравой.

От любви ты отрекись, и тебя любовь покинет;
Не затравишь ты любви даже целою облавой.

Нет, не плащ и не шнурок — узел гибельный разрыва,
Угрожающего нам этой карою кровавой.

Лишь пока бегут гонцы по бесчисленным дорогам,
Управляет государь всей обширною державой.

Если только не протрешь благородного изделья,
Вряд ли будет соблазнен кто-нибудь железкой ржавой.

А упомянутый человек из друзей наших прекрасно изучил чтение Корана и составил превосходное сокращение книги аль-Анбари «Об остановках и вступлениях», которое восхищало чтецов, его видевших. Он был прилежен в изучении преданий и записывании их, его разум более всего был направлен к чтению того, что слышал он от старейших знатоков преданий, и он усердно и ревностно переписывал Коран. Когда же постигло его это бедствие с каким-то юношей, оставил он то, что его занимало, и продал большую часть своих книг, и переменился полнейшей переменой — у Аллаха ищем защиты от пребывания без помощи!

Я сказал о нем стихотворение, следующее за тем, часть которого я привел в начале его истории, но потом я бросил эти стихи.

Говорил Абу-ль-Хусейн Ахмад ибн Яхья ибн Исхак ар-Рувайди в «Книге о слове и исправлении», что Ибрахим ибн Сайяр ан-Наззам, глава мутазилитов, при своем высоком разряде в диалектике и своем владении и обладании знанием, старался получить запрещенное Аллахом от одного христианского юноши, которого он полюбил, составив для него книгу о преимуществе троичности божества перед единобожием. О помощь! Защити нас, господи, от проникновения сатаны и наступления беспомощности!

И бывает, что увеличивается бедствие, и становится бешеной страсть, и тогда легко совершать дурное, и уменьшается вера до того, что согласен человек, чтобы достигнуть желаемого, на мерзости и постыдные поступки. Подобное этому поразило Убайдаллаха ибн Яхью аль-Азди, по прозванию Ибн аль-Джазири. Он был согласен пренебречь своим домом и сделать доступным заповедное и слышать намеки о своих женах — так хотелось ему получить желаемое от одного юноши, к которому он привязался, — к Аллаху прибегаем для защиты от заблуждения и просим его покровительства, чтобы сделал он прекрасными следы нашей жизни и приятными рассказы о нас.

И стал этот бедняга предметом россказней, из-за которых наполнялись людьми собрания, и слагались о нем стихи. Такого человека и называют арабы «ад-дайю́с» — «сводник», это слово образовано от «тадьи́с», то есть «покорность», — а нет покорности большей, чем покорность того, кто уступает в этом деле своей душе. Отсюда и выражение — «верблюд покоренный», то есть послушный.

Клянусь жизнью, ревность находят у животных, и они так сотворены; как же не быть ревности у нас, когда ее утвердил для нас божественный закон, а дальше этого попасть уже некуда? Я знал человека сокрытым от хулы, пока не покорил его дьявол — у Аллаха ищем защиты от беспомощности! — и о нем говорит Иса ибн Мухаммад ибн Мухаммад аль-Хаулани:

Хитрец, ты выбрал срамоту наперекор любви и вере;
Ты свил заманчивую сеть и возмечтал о красном звере.

Но слишком часто рвется сеть, и вырывается добыча,
И остаешься ты ни с чем, уничижен в своей потере.

А я еще скажу:

Абу Марван в юнца влюбился и, страстью этой поражен,
Юнца приманивал он срамом своих законных честных жен.

Ему сказал я: «Мерзкий сводник!» А он ответил мне тогда,
Как тот, кто знает, что виновен, и лезть не хочет на рожон:

«Я своего в любви добился и на себя позор навлек,
Своею собственной роднею поруган и уничижен».

Я говорю еще:

Безумствует аль-Джазири, своих расходов не считая;
Он расточает свой удел, богатство кровное мотая.

Так продает он честь за честь, свою теряя честь при этом;
Затеял он постыдный торг; его влечет мечта пустая.

Кто покупает срам за срам, тот осрамится неизбежно;
Внакладе ты, купец-глупец, а где же правота святая?

Участок плодородный свой ты променяешь на пустыню,
Где только тернии торчат, где сорняки да пыль густая.

Безумец, прогадаешь ты, за прибылью гоняясь мнимой,
Как тот, кто ветер продает, рябь на воде приобретая.

И слышал я в соборной мечети, что взывал он к Аллаху о защите от покровительства Аллаха, как взывают к нему о защите от беспомощности.

Вот нечто похожее на это. Я помню, что был я в собрании, где находились наши друзья, у одного из зажиточных обитателей нашего города, и увидел, что между кем-то из присутствующих и одной из жен хозяина собрания, тоже бывшей тут, происходят дела, для меня подозрительные, и подмигивания, мне отвратительные, и что время от времени они уединяются. А хозяин собрания словно отсутствовал или спал. И я стал будить его намеками, но он не пробуждался, и шевелить его ясными словами, но он не шевелился, и тогда начал я ему повторять одно древнее двустишие, надеясь, что, может быть, он поймет. Вот оно:

В постыдном своем ослепленье не хочешь ты видеть греха;
Приходят к тебе ради блуда, а вовсе не ради стиха.

Напакостят и удалятся, оставив тебя в дураках,
Осел, чья поклажа, поверь мне, — отвратнейший сор да труха.