Полицентризм, борьба между разными центрами приводят к переменам в интеллектуальной, политической и экономической жизни, формируют или, точнее, начинают формировать те черты, которыми новая Европа будет отличаться от иных цивилизаций. Одна из особенностей европейской культуры – рационализм, то есть апелляция в спорных вопросах к разуму, а не к традиции, религии, моральным нормам и т. п. В борьбе светской власти и власти церкви стоял вопрос: кто из них мог с большим правом притязать на лояльность подданных? «В Средние века невозможно было, конечно, желать полной победы одной силы и полного поражения другой; более того, подобная ситуация была абсолютно непредставима. Поэтому две могущественные силы оказались перед необходимостью обосновывать свои притязания рационально. Рациональное мышление ценится во всех высокоорганизованных обществах. Но здесь мы имеем дело с дополнительным стимулом, неизвестным в других обществах; он наложил неизбежный отпечаток на все формы творческого мышления».
Еще одна особенность новой (начиная с конца XVIII в.) Европы (и Северной Америки) – политическая демократия и правовое государство. Другие цивилизации просто не знали подобного и ныне с большим или меньшим успехом заимствуют (или отказываются заимствовать) эти принципы и структуры. Корни оных принципов и структур Г. Кёнигсбергер видит опять же в борьбе церкви и государства и вызванной этим рационализации мышления. «Инициаторы средневековых споров между церковью и государством добились главного: они заложили фундаментальную и жизненно важную западноевропейскую традицию – традицию поиска правовой защиты от тирании. Эта традиция требовала, чтобы любая политическая власть опиралась не только на прецедент или реальную силу, но имела бы рациональное оправдание».
Впрочем, разногласия внутри государств, феодальные конфликты также действовали в том же направлении. Высшие органы власти – правительства – стремились усилить свое влияние за счет умаления прав вассалов и создания независимой от них администрации, независимого наемного войска, а заодно и такой системы управления, в которой личные качества носителей власти значили бы меньше, нежели законы, регламентирующие жизнь государства. Это вызывало сопротивление вассалов, причем результаты сопротивления оказались в конечном счете весьма плодотворными. «По мере того как короли расширяли свою власть за пределы чисто феодальных отношений господина и вассала, их вассалы и подданные, в свою очередь, стремились выйти из-под этой власти или ограничить ее законом, дабы сделать осуществление королевских полномочий упорядоченным и предсказуемым».
Из этого стремления ограничить власть правителя вырастают представительные учреждения Европы, первый прообраз будущих органов законодательной власти. До современной демократии еще очень далеко, и все же… «Ни одно из этих представительных собраний не было демократическим в современном смысле слова. Представительство почти никогда не осуществлялось на общей выборной основе: право представительства обычно давалось как привилегия – богатым корпорациям, отдельным группам населения и регионам. Их интересы и политический кругозор были, как правило, очень узкими, а их представители редко могли судить о проблемах общеполитического характера; многие из них к тому же были коррумпированы. Однако, когда члены собраний требовали от правителя соблюдения их привилегий, они тем самым защищали власть закона против открытого произвола; когда они пытались ограничить налоговые аппетиты правителя, они защищали интересы непривилегированных слоев населения; а когда настаивали на заключении международных договоров и критиковали агрессивную политику своего правителя, они способствовали (пусть и косвенно) смягчению худших черт международной анархии того времени».
Наконец, экономические особенности европейской цивилизации. Средневековое общество не знает абсолютной частной собственности. Крестьянин есть лишь пользователь земли, но ее владельцем является помещик, который также не является собственником, ибо верховную власть над владением сохраняет сюзерен землевладельца, а тот «держит» землю от своего сюзерена и т. д. вплоть до государя, который, как говорили французские юристы XIII в., «держит свое королевство от Господа Бога и самого себя». Иное отношение к собственности возникает первоначально в средневековых городах, причем как более или менее массовое явление это происходит в XIII в. Развитие торговли и ремесленного производства инициирует, пусть и весьма медленно, «обращение к рациональным методам и рациональной организации коммерции», а это «дало мощный импульс общему стремлению к рациональности, которое стало заявлять о себе почти в каждой сфере интеллектуальной деятельности, специфически окрасило и в конечном счете определило все развитие европейской цивилизации».
Проникновение денежных отношений из сугубо городской экономики в сферу государства в целом наряду с укреплением государственной власти меняет, впрочем весьма медленно и в разных государствах по-разному, отношения собственности. По мнению профессора Кёнигсбергера, «в классическом феодализме собственность, преимущественно земельная, рассматривалась двояко: она давала владельцу определенные права и накладывала на него соответствующие обязанности. Социальная элита исполняла обязанности вассальной верности и военной службы, а крестьяне несли трудовые, а иногда и военные повинности. С исчезновением обязанностей военной службы и ослаблением уз личной верности обладание собственностью стало рассматриваться как абсолютное право, с которым могут быть связаны лишь договорные обязанности».
Последствием, но уже выходящим за рамки Средних веков стало то, что «к XVII в. понятие собственности как абсолютного права столь прочно укоренилось в общественном сознании, что на нем стали основываться все политико-философские учения, а каких-либо иных представлений о собственности уже не существовало. Даже социалисты XIX–XX вв., критиковавшие нравы частнокапиталистического общества, в основном сохранили за собственностью ее абсолютный характер и стремились лишь „сдвинуть стрелку“ с показателя „собственность частных лиц“ на показатель „собственность государства“ (там же).
Мне не хотелось бы (получилось или нет – не мне судить) пересказывать книгу Г. Кёнигсбергера, но лишь, как я сказал выше, ввести читателя в проблематику этой книги и выявить основные мысли автора. Конечно, у меня есть возражения. Ряд, как мне представляется, неточностей будет оговорен ниже в примечаниях. Есть и иные несогласия. Так, я не могу полностью принять некоторые взгляды автора на ремесленные цехи и гильдии. По его мнению, по крайней мере в XII и XIII вв. они «были, как правило, лишь религиозными братствами, члены которых имели общие экономические интересы; эти объединения возвращали людям чувства уверенности и защищенности, утраченные с уходом из деревни, а также создавали столь необходимые институты попечения над нетрудоспособными или престарелыми членами цехов, их вдовами и сиротами». Автор настоящего предисловия в своих работах пытался показать, что частное и публичное, религиозное и производственное в сознании средневекового ремесленника просто не разделялись, посему говорить о примате той или иной стороны деятельности ремесленного цеха вообще некорректно.[9] Есть и другие возражения, но в заключение мне хотелось бы поспорить не об этом.
Проблема Ренессанса и «ренессансов» (то есть периодических обращений к античной культуре) весьма важна для Г. Кёнигсбергера, ибо в них он находит элементы рационального светского мышления, столь существенного для становления культуры новой Европы. Анализируя итальянское Возрождение, профессор Кёнигсбергер в полном согласии с современной исторической наукой отрицает совершенный разрыв Ренессанса со Средними веками, на чем настаивали ученые XIX в., убеждавшие, что Возрождение являет собой рассвет после «темного» Средневековья. Обращаясь к творчеству этих ученых, наш автор отмечает: «Но что уже больше не встречает одобрения, так это оценка Средневековья как „темных веков“… Дело не только в том, что мы гораздо лучше представляем себе культурные достижения Средневековья… сейчас нам гораздо понятнее, что Возрождение возникло безо всякого разрыва с позднесредневековой итальянской городской цивилизацией».
9
См. напр.: