VI. О втором месте наказаний в чистилище и о разнообразии наказаний
Миновав эти мучительные пытки, я и руководитель мой вышли [из них] невредимыми, как и из прочих стран терзаний, о коих я упомяну ниже.
После этого пришли мы в другое место пыток. Разделяла оба места гора, почти достигавшая вершиною облаков, по склонам которой мы прошли столь же легким, сколь и быстрым шагом. У противоположной подошвы этой горы была долина глубочайшая и мрачная, с другой стороны опоясанная хребтами высоких утесов; ширины же ее ни одно зрение не могло измерить. Дно этой долины было занято рекою или, быть может, озером обширных размеров и наполненное ужасной жидкостью, которая непрерывно источала невыносимо зловонные пары.
На выдававшемся по сю сторону озера склоне горы возвышался костер вплоть до небесных высот; на противоположном же возвышении того же хребта свирепствовал такой жестокий холод от бурь, бушевавших попеременно то градом, то снегом, что я, как мне думалось, никогда до тех пор не видел ничего мучительнее этой стужи. Пространства описанной долины и обоих горных склонов, покрытые ужасающим огнем и холодом, кишели множеством душ, подобно ульям, наполненным густым роем пчел. Общим их наказанием было, что они то погружались в зловонную влагу, то, вынырнув оттуда, поглощались встречными огненными языками, а затем, поднятые ввысь в подвижных огненных шарах, подобно искрам пламени, и переброшенные в воду у другого берега, предавались порывам ветров, холоду снегов и суровости града11. Выброшенные оттуда и как бы убегая от сильной непогоды, они вновь низвергались в зловоние реки (sic!) и огонь бушующего пожара. Иных дольше истязало пламя, иных мороз; иные большее время пребывали в зловонии влаги. Видел я других, зажатых среди пламени, подобно оливкам на давильне, так что страшно сказать, и неукоснительно сдавливаемых. Общим же для всех, там истязаемых, условием было то, что всех их заставляли для окончательного очищения проходить все пространства этого озера с начала до конца.
Велико и разнообразно было там различие между осужденными, ибо одним избавление разрешалось легче и раньше ради качества их проступков и количества благодеяний, совершенных после погребения [за упокой их душ]; а виновные в больших преступлениях и воспомоществуемые более скудными средствами содержались в более тяжких и продолжительных мучениях. Все же они терпели все более мягкие терзания, по мере того как они подходили к концу этого озера12. Самые жестокие мучения испытывали помещенные в начале; правда, все равно претерпевали их. Наиболее легкие пытки этого места были безжалостнее безжалостнейших [истязаний] в месте, прежде [мною] виденном.
В этом месте наказаний нашел я и узнал гораздо большее число известных мне [людей], чем в прежнем чистилище; с некоторыми же я говорил и тут, и там, среди коих я увидел и опознал одного золотаря, близко знакомого мне в миру. Руководитель же мой, видя, что я пристально к нему приглядываюсь, спросил, знаю ли я его, и, услышав, что он мне весьма знаком, промолвил: «Если ты знал его, поговори с ним». Он же, взглянув на нас и узнав нас, неописуемо радостными телодвижениями приветствовал мужа, ведшего меня, и, с простертыми руками почтив его частыми поклонами и благословляя его за оказанные ему благодеяния, возносил к нему непередаваемые благодарения, часто повторяя: «Святой Николай, помилуй меня». Так как я [и раньше] неоднократно дивился на ангельский лик его, то ничто из слышанного мною до тех пор не было для меня слаще, чем узнать имя руководителя моего, святого Николая, коего я всегда любил, почитал и обожал, от коего надеялся я получить спасение как для души, так и для тела. Когда я затем спросил золотаря, как он столь скоро прошел через такие великие мучения, среди которых, как я видел, он продвигался, он сказал: «Ты, дражайший, и все знакомые мне при жизни, видя, что мне перед телесною моею смертью было отказано во всякой помощи веры христианской, как то в исповеди и напутствии, считали меня погибшим, но не знали милосердия присутствующего здесь господина моего, а именно святого Николая, который не позволил мне, несчастному рабу своему, впасть в вечную смерть осужденных; ибо теперь и все время, пока подвержен этим пыткам, и когда я мучился в более тяжких терзаниях, он поддерживал меня своими благосклоннейшими посещениями. Обманы же те, которые не раз совершал я в мастерстве своем при жизни, я теперь жесточайшим образом искупаю, ибо, зачастую погружаясь в кучу раскаленных монет, я невыносимо обжигаюсь, и часто принуждают меня глотать раскрытым ртом эти огненные динарии, сжигающие все мои внутренности; еще чаще принуждают меня пересчитывать их, отчего я жалуюсь на свои руки и пальцы, обезображенные и опаленные». Тогда я спросил его, могут ли люди с помощью какого-либо средства избежать столь ужасающей пытки, на что он промолвил со вздохом: «Если бы они ежедневно пальцами писали на лбах и вокруг мест, под которыми помещаются сердца, Иисус Назареянин, Царь Иудейский, то верующие, без сомнения, оставались бы нетронутыми, а места пребывания их после смерти сияли бы яркой красотой». Это и многое другое слышал я от него. Но так как мы спешили записать последующее, то достаточно того, что сказано.
11
Вся совокупность образов (вряд ли случайно) совпадает с Дрикхт. II, III, хотя сочетание образов довольно своеобразно.