{286} претерпел,когда к нему вломиласьвсевышнего немилость.Но если, истину ища,воспринял Иов не ропщакостей своих гниеньекак волю провиденья,и рад был до скончанья днейво всем повиноваться ей,и в столь ужасном виде,не будучи в обидена грозный божий приговор,а устремивши к небу взор,всевышнему молился,чтоб тот к нему явился, —то бедный Генрих средь невзгодвзроптал на человечий род,в переизбытке горяс самой природой споря.Он, погрузясь в кромешный мрак,поник, осунулся, обмяк,забилось сердце глухоза недостатком духа.И стал его бессмыслен взгляд,и мед преобразился в яд,и тучей день затмился:так тяжко он томился.И свет в очах его померк,он мир презрел и жизнь отверг,прокляв без снисхожденьячас своего рожденья.Но духом он воспрянул вдруг,прослышав, что его недуготносят к излечимымпо еле различимымоттенкам кожи на лице,что где-то в некоем сельцебыл кем-то кто-то встречен,кто полностью излечен.И в Монпелье{287} он держит путь,дабы надежду почерпнутьи с помощью лекарстваизбыть судьбы коварство.Но горек был врачей ответ:лекарства от проказы нет.И он, скорбя безмерно,направился в Салерно.Но, к сожалению, и там,попав к великим докторам,он не добился толкуи плакал втихомолку,мечтая все-таки найтитого, кто б мог его спасти.И с лекарем первейшимон встретился в дальнейшем.И от него услышал весть:«Ты излечим, лекарство есть,но верить в исцелениенапрасно тем не менее…»Стал Генрих бледен как мертвец.«Я не пойму тебя, мудрец!Ты сердце мне не мучайЗагадкой этой жгучей.Коль я и вправду исцелим,лечи меня питьем своим!Излечишь — и богатойтебе воздам я платой:алмазы, жемчуг, изумруд…А хочешь — самый тяжкий трудя выполню с охотой,спасен твоей заботой…»«Алмазы, жемчуг… Что за вздор! —ответил врач, потупив взор. —Поймите, Бога ради:тут дело не в награде.Открыть вы просите секрет?Что ж… Я б открыл, да толку нет.Ведь в том-то и коварство,что есть одно лекарство,которое бы вас спасло,все ваши беды унесло,но я даю вам слово —нет удальца такого,чей ум, богатство или властьмогли б добыть, отнять, украсть,купить хоть за полцарствазаветное лекарство.Жаль, что и я помочь не смог.Отныне врач вам — только Бог…»Как громом пораженныйстоял наш прокаженный:«Я проклят Богом и людьми!Богатство, деньги — все возьми,вплоть до моей одежды,но не лишай надежды!»И врач — светило из светил —страдальца в тайну посвятил:«Услышать приготовься:то — не лекарство вовсе!То — не питье и не траваи не волшебные слова,то — силы неба, где вы?!кровь убиенной девы!Невинную должны убить,чтоб ты смог кровь ее добытьИ, той омывшись кровыо,вновь обрести здоровье!Но знай: насилье и разбойтебе заказаны судьбой!Здесь надобно желаньеидущей на закланье.Но, обойди хоть целый свет,кто б захотел во цвете летпогибнуть за другого?!Я не встречал такого!И вряд ли девственницы есть,что были б рады предпочестьсей нашей жизни грешноймогильный мрак кромешный…Итак, прощай, мой бедный друг.Я все сказал… Замкнулся круг…Но всемогущ спаситель —единственный целитель».И бедный Генрих отчаялся крайне,приобщенный к великой и страшной тайне:в этом мире никто за него умереть не захочет,даже если проказа его источит!И тогда решил он домой возвратиться,чтоб добром своим вовремя распорядиться,ибо жить на свете осталось малои надежд никаких у него не стало.Так окрестные монастыри и аббатстваполучили весьма большие богатстваот лица, оставшегося неизвестным,с пожеланием к настоятелям местным,чтоб они за душу его помолилисьи чрез это грехи чтоб ему простились…К небывалым страданиям став причастным,он тайком помогал горемычным, несчастным,своим дальним родичам обнищавшим,даже в доме его никогда не бывавшим.И у многих довольством нужда сменилась,и казалось, что все это им приснилось.Ну, а бедный Генрих решил понемногусобираться в последнюю дорогу,а покуда укрыться от всех подале,чтобы люди и вовсе его не видали.Но куда бы он ни пришел, ни вышел,всюду стон стоял, всюду плач он слышал:«О господь! Прегрешения отпусти нам 'и над нашим смилуйся господином!»Это — слух пополз о его болезни…Сам же он, оказавшись в бездонной бездне,тоже горько стенал и, терзаясь люто,все искал утешения и приюта.Долго Генрих бродил по дорогам окольными сошелся с одним хуторянином вольным.Хуторянин в достатке жил и в покое.(Крепостным и не снится житье такое, —целый век их давит поборов бремяи, в ярме, они попираемы всеми…)То-то радость Генриху!.. Раб его бывший,снисхожденье господское заслуживший,получивший волю из графских рук,стал богаче всех прочих крестьян вокруг.До чего же Генриху видеть приятномужика, живущего столь опрятно,неустанно занятого трудом!..И с отрадой вступил он в сей мирный дом.И хоть Генрих весь в язвах был от проказы,хуторянин не убоялся заразы,а принял гостя с великим почтеньем,чтобы скрасить болезнь ему своим попеченьем.То Бог вложил в простолюдиначистую душу христианина.Он крепок телом. Его женамила, дородна и мужу верна.И дети украшают дом, —на радость матери с отцом.И в этой вот семье простой,сияя кротостью святой,нежнее ангелочка,росла меньшая дочка.Она, еще дитя почти,годов не больше девяти,дышала лишь Христовымучением и словом.И так она решила жить,чтобы однажды заслужитьего благоволенье,хоть на одно мгновенье.Казалось: тот, кто вездесущ,ее взрастил средь райских кущ:в ней, созданной предвечным,все было безупречным…Старшие — сестры или брат —порой держаться норовят(без умысла дурного)подальше от больного,зато она все время с ним.(О, как порыв сей объясним!)Все дни над ним хлопочет,расстаться с ним не хочет.Невиннейшее существо,она в страдании егоГосподень перст узрела,и сила в ней созрела.И Генрих привязался к ней.Ах, дружбы чище и вернейведь и на самом делеон не встречал доселе.И он дарил ей все, что мог:то зеркальце, то поясок,то новую гребенку.Что надобно ребенку?..И добрым словом привечал,и шутки ради величал,без тени мысли скверной,своею благоверной.И этим прозвищем горда,она и вправду никогдаего не покидалаи вместе с ним страдала.И то была Христова кровь,жизнь, перешедшая в любовь,что в детском сердце этомпылала дивным светом…И так три года истекло.И хоть страдал он тяжело,а немощное телопочти что омертвело,согрет был Генрих тем теплом,что согревало этот дом,в семействе, столь счастливом,сколь и благочестивом.Желая Генриху помочь,все трое — мать, отец и дочь —по вечерам сиделивблизи его постели…Так и в ненастный вечер тот,уставши от дневных забот,все пребывали сновау бедного больногои горевали вместе с ним,что злобный рок неумолим…Хозяина немалогрядущее пугало.И вправду знал он наперед,что вслед за тем, как граф умрет,придет властитель новый,воистину суровый,кто их нещадно разорит…И хуторянин говорит:«Вы нас не обездольте…Вопрос задать дозвольте!О, наш любимый господин,хоть я и дожил до седин, —соображаю скверно:я слыхивал, в Салернополно великих докторов,презнаменитых мастеров.Что толку в их науке,коль длятся ваши муки?..»И бедный Генрих зарыдал:«Я твоего вопроса ждал.Но лекарь здесь не нужен:сей жребий мной заслужен…Да, — Генрих, всхлипнув, продолжал, —я, жалкий червь, воображал,что я добыл по правубогатство, власть и славуи что открыты предо мнойворота радости земной,что ждут меня утехиза некие успехи.Но позабыл я лишь одно;все это Богом мне дано,а то, что им дается,то и назад берется.Так я, глупейший из глупцов,вообразил в конце концов,что обойдусь без Бога,имеючи столь многоземель и всякого добра,и коль судьба ко мне добра,то ждут меня тем пачевсегда одни удачи,что все добыть могу я сам,не обращаясь к небесам…И вот я гибну нынеиз-за своей гордыни!Небес захлопнулись врата,иссякла Божья доброта,его любви мне не вернуть,мне в светлый рай заказан путь,за спесь меня казнит Господь,вконец моя прогнила плоть,страшны мои мучения,и нет мне излечения!Глумленье злых людей сношу,от добрых спрятаться спешу,чтоб жутким обликом своимне омрачать веселья им,и сам стыжусь урода,которого природалишила попросту всего:ведь я уродливей его.Вот что такое гнев Господень!..Однако сколь ты благороден,ты, и жена твоя, и дочь!Меня вы не прогнали прочь,судьбы не устрашились,а как бы приобщилиськ огню, в котором я горю.Но чем вас отблагодарю?Ведь я-то жду, поверьте,всего лишь близкой смерти.Так есть ли на земле на всейбеда ужаснее моей?И я, в предсмертной боли,не властелин ваш боле.Но ты, мой друг, жена твоя,ты, благоверная моя,поверьте, что сторицей(небесною клянусь Царицей!)воздается вам когда-нибудьза вашу праведную суть,за все добросердечьек познавшему увечье…Ну, а теперь на твой вопросотвечу, не скрывая слез:в Салерно, в самом деле,провел я две недели,У всех врачей перебывал,но тщетно, тщетно к ним взывали слезы лил обильно:искусство их бессильно!И вдруг, представь, я узнаю:чтоб излечить болезнь мою,на смерть должна решиться,ножа не устрашитьсяодна из мужественных дев,что, смертный страх преодолев,под нож зловещий ляжет,себя убить прикажет.И нож ей сердце рассечет,и кровь из сердца потечет,и, той омывшись кровью,я обрету здоровье.Но так уж создан род людской,что не найти души такой,которая готовапогибнуть за другого.И обречен я на позор,пока Господень приговорне снимет в час кончиныс меня моей кручины…»И, услышав, что Генрих сказал отцу,обратила дева молитвы к Творцу,и она стояла в ногах господина,словно ангел небесный, чиста и невинна.И пока говорил он, она замерлаи слова его в сердце своем заперла,чтобы спрятать их там до глубокой ночи,и слеза ей туманила ясные очи.А когда опустилась ночная мгла,она сон родительский стерегла,и, в ногах у них лежа, едва дышала,и слезами ноги их орошала.И тогда проснулись отец и мать,и они не могли ничего понять:отчего их дочь лишилась покоя,не стряслось ли с ней несчастье какое?Не хотела она сказать ни слова,но отец посмотрел на нее сурово,и она, повинуясь отцовской волеотвечала: «Страшусь я ужасной доли,ожидающей нас, как сразит кончинадорогого нашего господина.И добро и честь мы тогда утратим,навсегда отмеченные проклятьем.Не дождаться такого графа нам боле,и опять мы окажемся в злой неволе».«Ты права, — родители отвечали, —мы и сами-то вне себя от печали.Но хоть жизнь безрадостна и жестока,в причитаниях наших не много прока.Не поможем графу мы ни слезами,ни своими жалостными словами.И пускай нас самих ожидают напасти,изменить все это не в нашей власти.Мы веленью Господа не перечим,так что, видишь, графу помочь нам нечем…»Крестьянин мнил утешить дочь,а между тем она всю ночьни разу не сомкнула глаз,и жар в ее груди не гас.И снова сутки протекли,вновь спать родители легли,а дева в то мгновеньесвершает омовенье.Во глубине ее души,в той заповеданной тиши,решение созрело:пасть за святое дело!Недетской твердости полна,молилась истово она.О, как легко и сладкодо капли, без остатка,за господина жизнь отдать!О, только бы отец, и мать,и граф, в своей печали,перечить ей не стали!Ужасен был бы их запрет!Где явь? Где сон? Где смысл? Где бред?..