Теперь обратимся к керамике, которая является одним из наиболее выразительных археологических мерил самобытности культуры и этнической принадлежности населения. Керамика VII–VIII вв. изготовлялась из пластичных бескарбонатных маложелезистых светложгущихся тугоплавких глин с большим количеством примесей в виде дресвы, шамота и гипса. Ангоб светлый, с желтоватым или зеленоватым оттенком. Для получения ангоба использовались те же глины с добавлением цветных глин, содержащих незначительную примесь железа, марганца и хрома (Неразик, 1966, с. 106). Красноангобированная посуда исчезает полностью (по крайней мере, в сельских поселениях). Это весьма определенный комплекс с устойчивым набором форм, почти без вариантов, встреченный в слоях того времени. В него входят огромные толстостенные хумы с яйцевидным туловом и овальным венчиком, украшенным пальцевыми вдавлениями (табл. 8, 16); сходной формы хумчи с прочерченным волнообразным орнаментом по тулову (табл. 8, 15), а также горшковидные сосуды, широкогорлые водоносные кувшины и узкогорлые, с широким туловом — для вина (табл. 8, 3, 10–14); лепные горшки и котлы (табл. 8, 1, 2, 6); подставки «шашлычницы» с завершением в виде рыбьего хвоста (табл. 2, 22); кружки (табл. 8, 4, 5, 7, 8). Эта посуда почти не обнаруживает близости к синхронной ей среднеазиатской, за исключением единичных форм, но по целому ряду признаков, и прежде всего своеобразной орнаментацией, напоминает керамику, найденную в низовьях Амударьи и Сырдарьи.
Наиболее яркие сведения об идеологических представлениях населения Хорезма в VII–VIII вв. получены в результате раскопок некрополей Миздахкана и, особенно, Токкалы. Последняя расположена в области Кердер, где было, видимо, много хорезмийских колонистов, чьи верования и нашли отражение в погребальных обрядах Токкалы. Этому способствовало, разумеется, и объединение, по крайней мере в определенные периоды, Южного Хорезма и Кердера в рамках одного государства. В указанных некрополях впервые обнаружены костехранилища с многоцветными росписями и надписями (табл. 9, 19–27; 10, 5, 7), сделанными тушью на хорезмийском языке (Ягодин, 1963а, с. 102–104; Гудкова, 1964, с. 94–106). Сразу после опубликования они привлекли внимание крупнейших лингвистов, выдвинувших свои варианты прочтения надписей. Важность этого открытия трудно переоценить: получены ценнейшие сведения не только по истории развития хорезмийской письменности, но и по истории исследования календаря хорезмийской эры. Даты на токкалинских надписях и сопоставление их с другими датированными документами и памятниками искусства Хорезма показали, что все даты отражают существование одной эры, начало которой относят к I в. н. э. (Гудкова, Лившиц, 1967, с. 8). Появилась возможность уточнения сведений Бируни, ранее бывших единственным письменным источником по затронутым проблемам, причем есть основания предполагать, что Бируни не знал об упомянутой эре, так как его данные не соответствуют выявленным по надписям и монетам датам (Livshits, 1968, p. 441–443; Вайнберг, 1967, с. 77–80). О корректировке приведенного Бируни списка хорезмийских правителей мы уже говорили. Большое значение эти надписи, в наиболее полной форме состоящие из даты, имен усопшего и его отца, и формулы благопожелания, имеют и для изучения семьи в Хорезме конца VII–VIII в.
Кроме того, появились обильные сведения по погребальному обряду Хорезма VII–VIII вв., специфика которого не оставляет сомнений в его зороастрийском происхождении, что, безусловно, является еще одним важным доводом в пользу версии о существовании этой системы верований в раннесредневековом доисламском Хорезме.