– Что вы тут развели? – собирая слюну в плевок, спросил сержант через губу. – Кто такие вообще?
Арчи выдвинулся вперед и протянул заготовленную бумажку.
– Нормально всё, командир, мы из КЧН.
– Откуда? – скривился сержант, но верительную грамоту взял.
Он развернул листок и, пережевывая про себя слова, пробежал его глазами.
– Сами себе нарисовали? – поинтересовался он, поднеся поближе к глазам печать.
– А ты позвони, – хмыкнул Буга.
– Кому?
– В Культурное наследие!
Арчи протянул сержанту визитку.
– Вот по этому, – сказал он, придавливая ногтем номер телефона, – мы – вторая группа. Но там и так знают, кто где стоит.
Мент с сомнением посмотрел сначала на визитку, потом на троих зожников.
– Прекратите пока, – после некоторого раздумья объявил он и стал диктовать телефон с визитки кому-то по рации.
Пока не было ответа, Буга завязал с сержантом разговор про 12-е число, когда состоится инаугурация. А правда ли, что будут перекрывать весь центр? И еще на репетицию? Да, неудобно, но дело понятное. А маршруты в объезд? А от Белорусской? Потом перешли на рост цен за парковку. Сержанту рост нравился, и цены тоже нравились. Ему вообще нравилось, когда поджигают жопу всем этим «местным». Сам-то он из Коломны. А что, нормально. Нормально! Да в Коломне люди хоть на людей похожи, а не как у вас здесь вон – со своими сраными стенами. Москвичи, блять, хуевы!
Рация ответила минут через десять. Сержант слушал, морщась, словно от головной боли, а, может, ему просто было плохо слышно.
– Ладно, – сказал он, – понял! – И, обернувшись к зожникам: – Давайте, заканчивайте быстро, пока телевидение не понаехало. Десять минут, и всё!
Он отвернулся и вразвалочку пошел прочь.
– Командир, двадцать и лады, – предложил Арчи.
– Сказал – десять, – не оборачиваясь, гаркнул сержант.
– Эй! – крикнул Арчи своим. – Давайте в темпе, люди ждут!
Не было видно, как мент сел в машину, но зато все услышали, как она отрыгнула несколько гулких звуков и снялась с места.
– Красавчик, Арчи! – восхищенно объявил Буга, провожая невидимую ментовозку взглядом.
– Учись пока я жив, сына. – И, уже обернувшись к тем, кто остался у стены с картиной: – Давайте, четче всё делаем! Двадцать минут!
Арчи подплыл (подполз, не торопясь, подлетел – голова заложника не знала) к Илье и постучал его пальцем по носу.
– Плохо работаешь, – с сожалением сообщил он, – тебе жарко, наверное. Снимай штаны и начинай жопкой затирать. Снимай-снимай!
– Точно! Был «Хуй в плену у ФСБ», а у нас будет «Жопа в плену у КЧН», – Буга захохотал, радуясь собственной шутке. Остальные тоже осклабились.
– А что, – согласился Арчи, одобрительно обводя глазами свою тимурову команду, – толковый проект, мужики. Леня, включай-ка камеру…
Майя не могла сидеть. И лежать. И ходить по комнате. Всё это было одинаково невыносимо: пульсы колотились, желая вырваться, не давали найти себе места. Будто кто-то взял тело Майи в плен и теперь требует от него проделывать разные изуверские штуки. Срываться с места и тут же оседать без сил. Сжимать пальцы – так, чтобы ногти резали кожу и обламывались. Глотать поселившегося в горле липкого гада и никак не сглотнуть. И много другого разного, но одинаково лихорадочного, злого.
Она спрятала сотовый под подушку в спальне – чтобы он не звонил и не вибрировал страшными смсками. Заперла дверь и даже – насколько смогла – подтолкнула к ней стиралку.
Это паника, паника, говорила она себе. Надо просто успокоиться, надо взять себя в руки. Но пульсы были сильнее: Майя начинала то плакать, то лупить себя по щекам, не чувствуя прикосновений, не слыша звука пощечин.
Вуду. Иголки в живот. Ты задыхаешься и только моргаешь от боли – разноцветной, переливающейся, больше оранжево-красной, наползающей жарким горизонтом, холодной тошнотворной волной.
– Эй!
Майя вздрогнула и с ужасом обернулась.
На пороге комнаты стоял Витька.
– Витя! – завопила Майя и бросилась к нему, снова заревев.
Витька покачнулся, когда она в него врезалась, но тут же сграбастал Майю в охапку, пытаясь одновременно гладить по растрепанным коротким волосам.
Даже дышать трудно, но так всё равно лучше, чем когда никто не держит. Майю продолжало колотить, и она ни слова не понимала из того, что говорил Витька. Неважно, само журчание его речи чуть-чуть успокаивало.