Подводы, облепленные Лефтвиджами, будто стаей мух, укатили прочь, и через какую-то пару часов констебль вернулся с карабинами. Пришла пора обследовать спальню.
— Засунь голову в дымоход, — приказал сержант.
— Помилуйте, да ни в жисть!
— Тогда захлопни варежку и не дёргайся.
Они навострили уши, но не услышали ровным счётом ничего. Затем сержант подмигнул О'Хэллорану и нарочито громко так говорит:
— Да нету там ничего, померещилось им, мне и самому тут не по себе. Давай-ка воротимся в Данбойн и пропустим по рюмочке, а старый дом пусть сам с собой разбирается.
— Согласен, — отвечал констебль, — и они потопали вниз, гремя своими сапожищами аки целый полк солдат, а внизу сели и стали разуваться.
— Как ни крути, — продолжал констебль, развязывая шнурки, — а я бы и впрямь не прочь оказаться в трёх милях отсюда где-нибудь на пути в Данбойн.
— И я. Ежели б не мысль о повышении, духу бы моего тут не было.
— Я всё думаю о призраках, — со шнурком в руках продолжал констебль.
— Ты давай, башмаки развязывай, — поторопил его сержант, — и не трусь, нет там никаких призраков. Призрак мальца в дымоход не затащил бы.
— Ишь как ты много о них знаешь, а по мне так с этим делом отцу Муни со святой водой должно разбираться, а не нам с ружьями.
— И как ты станешь заливать в дымоход святую воду? — оборвал его сержант.
— Шпринцовкой. Как же ещё?
— Так, вышпринцовывайся из ботинок, не то шомполом помогу, и давай, следуй за мной, — отвечал сержант. — И смотри, чтоб тихо.
С ружьями наизготовку они двинулись наверх, крадучись как тени, а в той комнате притаились по бокам от камина.
Какое-то время не было ни звука, только тик-так сержантских часов да тут-тук сердец. Затем раздался кашель. Какой-то неправильный кашель, не говоря уже о том, что шёл он из трубы. Будто кашлял малый, который помёр от жажды, а потом ещё и полежал в печи для обжига кирпича.
Назавтра констебль сказывал, что его бы оттуда как ветром сдуло, кабы от того звука ноги не отнялись. Да и сержанту было не многим лучше, так они и сидели да молились, слушая: не раздастся ли ещё что-нибудь?
Около часа ничего не было, а потом как зашумит, как заскребётся — будто кошка ползёт по водосточной трубе.
— Спускается! — заорал констебль.
— Ещё бы ему не спускаться!
И на этих словах сержант засовывает дуло ружья в трубу и стреляет.
Позднее, на дознании, Рафферти говорил, что пальнул туда со страху, хотел ту тварь шугануть, а поди ж ты, подстрелил как фазана. Ну и полетел он кубарем вниз, а когда на полу его разложили, оказался самый настоящий мужичок. Мелкий такой старикашка и коричневый, как паук. Лежит себе мертвёхонек, весь от картечи как решето, а крови ни капельки, будто кукла картонная.
— Прикрой-ка эту рожу, — попросил констебль. И впрямь, рожа у него была такая, что просто слов нет. Поискали они, значится, чем его прикрыть, не нашли и перевернули вниз. А потом опрометью бросились в Данбойн к тамошнему мировому судье.
Так вот, сэр, когда тот дымоход начали разбирать, сбоку нашли потайной закуток, весь заваленный костями, перьями, крысиными хвостами. Не к чему особо о нём распространяться, просто скажу, что в нём не было окон и сэр Майкл Кэри учинил его нарочно во времена строительства дома. Потом он стал там жить, к этому душа лежала, а потом окончательно в нём обосновался. Вот как вышло, что сержант завалил сэра Кэри, и выглядел тот лет на сто с лишком.
У старика была волынка, чтобы развлекаться и отпугивать жильцов, а по ночам он выходил искать в отбросах еду. Рассказывают, в комнате нашли детские кости, но, может, и брешут оттого, что он пытался затащить Пэта в дымоход… Но, ей бо, с этого старика станется. Натуральный паук. Говорят, у него и лицо паучье было, да и руки-ноги не лучше.
Нет, жизнь он наверное человеком начал, но постепенно паук в нём взял верх. Вон, сэр, поглядите! Всё, что осталось от дома. Одни стеночки за деревьями. Его подожгли, чтобы навечно покончить с той комнатой, и знай вы всю правду о ней, не стали бы винить тех, кто это сделал».
Перевод — Анастасия Вий