Средства массовой брехни
ПРЕДИСЛОВИЕ
Мне уже не однажды приходилось обращаться к теме брехливости, как немецких военных мемуаров, так и немецких официальных документов, поскольку без учета этой брехливости невозможно понять историю войн с немцами. Правда, брешут мемуаристы любых армий мира, и наши ветераны в этом не сильно отличаются от прочих, но у наших брехня во многом остается на уровне скорее оправданий неудач, а не преувеличения побед, а чаще выражена в гипертрофированном показе своих страданий. Для немецких же военных хвастливая брехня всегда была как бы составной частью их профессии (недаром же барон Мюнхгаузен — немецкий офицер), а когда эту брехню еще и потребовала военно-политическая пропаганда, то для немецких военных профессионалов наступили просто именины сердца.
Подведем, несколько издалека, некую теоретическую базу под причины этой брехни.
Начиная с древнейших времен, в России все дворяне обязаны были служить — на то они и дворяне. Если дворянин не хотел служить, то лишался и поместья, и дворянского статуса. На начало XVIII в. армия России составляла примерно 200 тыс. человек при 3–5 тыс. офицеров. Четверть этой армии, т. е. более 50 тыс. человек, были дворянами, остальные — рекруты из крестьян и других сословий. Еще во времена Суворова служба потомственного дворянина до самой старости рядовым или сержантом была обычным делом, а если дворянин был неграмотным, то и обязательным. Так длилось до Петра III, который освободил дворян от службы, но это длилось достаточно долго, чтобы у большой части русских дворян выработался взгляд на службу, как на обузу, которую приходится отбывать. И, в первую очередь, конечно, у тех дворян, кто к воинской службе не имел ни малейшего призвания или не имел никаких морально-волевых качеств. Получалось так: дурак ты или трус, а царь тебе службу все равно предоставит. И тут начни хвалиться своей доблестью, так царь возьмет и поверит тебе, и в результате пошлет из спокойного Владимира в Крым с татарами воевать.
А немецкий офицер поступал на службу совершенно не так, как русский, просто надо вспомнить, чем были наши страны 3–4 века назад. Россия и тогда уже была централизованным государством с царем во главе, а Германия представляла собой несколько сот всяких графств, княжеств и баронств, в которых часто сам барон и был единственным воином. Прототипом немецкого офицера был барон, собравшийся куда-нибудь сходить и кого-нибудь ограбить. Своих крепостных крестьян было неразумно делать солдатами — тогда в случае неуспеха еще и с голоду подохнешь. И такой барон собирал себе банду из добровольцев, таких же, как он. Точно так же в Европе формировали свои войска (свои банды) все короли и князья.
У немцев при их диком дроблении на мелкие «государства» был, во-первых, переизбыток дворян, во-вторых, служба не была обязательной. И, наконец, у них было майоратное право (делиться дальше им было уже некуда), то есть все наследство доставалось только старшему сыну, а остальные сами должны были найти себе место в жизни. Поэтому конкуренция во всех европейских армиях была велика: королям и князьям, принимающим на службу кандидатов в офицеры или предлагающих свои услуги офицеров, было из кого выбирать.
И тут уж волей неволей при устройстве на службу немцам нужно было делать себе рекламу, а реклама без брехни — это как брачная ночь без невесты. В любом случае, тут уж было не до скромности.
Хвастливая мюнхгаузеновская брехня у немцев, похоже, в крови. Вот возьмем мемуары генерала Макса Гофмана, который воевал на русском фронте еще в Первую мировую войну.
В августе 1914 года, не успев отмобилизоваться, две русские армии, разделенные Мазурскими озерами, двинулись на Восточную Пруссию: 1-я, под командованием русского генерала Ренненкампфа, — из района Вильно, 2-я, Самсонова, — из района Варшавы. Основные силы немцев в этот момент были заняты в боях с французами, которые, собственно, и просили царя начать это наступление. Противостоящая русским немецкая 8-я армия была сильнее в отдельности каждой русской, но слабее их обеих. Из Вильно было ближе идти, и дороги были лучше, поэтому немцы сначала двинули силы против 1-й армии, надеясь, что сумеют ее разбить до подхода 2-й. Завязались бои с нею, но тут внезапно выяснилось, что 2-я армия, напрягая все силы и изматывая себя, быстро выходит в тыл немцам. Немцы начали отступать от 1-й армии, чтобы не дать себя окружить, но тут выяснилось, что Ренненкампф и не собирается их преследовать и соединяться со 2-й армией, более того, собирается до 26-го числа сидеть на месте. У отходящих немцев, по сути, и выхода другого не было, как всеми силами ударить по 2-й армии, что они и сделали, одержав победу. Какой тут может быть «гениальный немецкий план» этой операции, даже если говорить о решениях на уровне командующего 8-й немецкой армией, если все дело заключалось то ли в трусости, то ли в предательстве русских генералов?
А Гофман в это время был в штабе этой 8-й армии подполковником. Тем не менее он в своих мемуарах без колебаний пишет (выделено мною): «Перед нами трудная задача, такая трудная, что вряд ли можно найти нечто подобное в военной истории. Но я совершенно спокоен. Я твердо уверен, что мы эту задачу разрешим. Главнокомандующим назначен Приттвиц, начальником штаба — граф Вальдерзее, я — первым офицером штаба. Первая мысль о том, как провести операцию, принадлежит, собственно, мне. Если все пройдет благополучно, Приттвиц окажется великим полководцем».
Вот так — не больше и не меньше! Поскольку в момент отступления немцев от 1-й армии русских Приттвица и Вальдерзее сменили Гинденбург и Людендорф, и именно они провели операцию против 2-й русской армии, то это именно их сделал великими немецкими полководцами подполковник Гофман своей блестящей мыслью!
Во всем тексте мемуаров, когда речь идет о битвах, боях или хотя бы стычках с русскими, у Гофмана немцы всегда оглушительно побеждают, беря в плен огромное количество русских, — и только так! Но вот Гофмана, уже генерала, назначили главой делегации на переговорах с большевиками о мире, а теперь ему уже нужно похвастаться и о других своих выдающихся заслугах— об обмене пленными. И он пишет, что в русском плену находится: «Австрийских пленных полтора миллиона, наших — около 100 тысяч». Стоп! Австрийцы ладно, но откуда взялось 100 тысяч пленных немцев, если русские не одерживали над немцами побед?
А ведь в этом случае речь идет о мемуаристе Первой мировой, по итогам которой сложно сказать, потерпела ли поражение в войне собственно немецкая армия, поскольку до конца войны ни один вражеский солдат не находился на территории Германии. И какой же тогда правды ожидать от немецких мемуаристов Второй мировой, когда немецкая армия была разгромлена наголову?
Неужели не понятно, что это люди, которые не могут не брехать? Представьте драку, в которой есть победитель и есть сбежавший или сдавшийся побежденный. Зачем победителю врать? Ведь результат — победа — налицо! Ну, приукрасит что-либо, чтобы объяснить синяк под глазом, но ведь все это пустяки по сравнению с самой победой.
А как побежденному говорить правду? Как без потери чести и уважения, даже самому себе признать, что он был трусливее, больше боялся боли, не мог держать ударов? А если еще и он напал на победителя, то как объяснить глупость нападения его на более сильного? Своей умственной недоразвитостью? Нет, основная масса людей не такова, и она будет использовать любую ложь, чтобы доказать и свой ум, и свою храбрость, и, главное, свою правоту в проигранном деле.
На что уж наши старички ПОБЕДИТЕЛИ, так ведь и за ними нужен глаз да глаз — не успеешь моргнуть, а они уже норовят тебе лапшу на уши повесить. Но как можно безоглядно верить БИТЫМ немцам?! Ведь от них принять что-либо за факт можно только после тщательной проверки и обдумывания его, либо в случае, когда абсолютно ясно, что битый в данном случае во лжи, безусловно, не заинтересован. В остальных случаях они врут, а то, что битые в свою ложь заставляют верить, прежде всего, себя самих, то это их проблемы.
Ведь вы досмотрите, как тупо все немецкие мемуаристы Второй мировой объясняют свои поражения на советско-германском фронте в 1941 году: «а) нас было мало, а русских много; б) в России, кроме Крыма, стояли морозы -50°, в Крыму морозы были -40°». И подавляющей массой историков это воспринимается за чистую монету, при этом редко кому даже из отечественных историков приходит в голову задать естественный вопрос: «Если вас было мало, а нас много, то какого хрена вы на нас сами полезли? С арифметикой проблемы?»