— Переживай сколько влезет, но душить не смей.
— А как же мне еще переживать?
— Объясните ему. — вздохнул Шекспир и обернулся к остальным неграм, оттирая пот со лба.
— А что, если он и в самом деле именно так переживает? — заступился за Засемпу колдун в рогатой маске.
— Почему ты ему не даешь переживать именно так? — спросил воин с копьем.
— Пусть он так с тобой переживает, — обозлился Шекспир. — А у меня для этого слишком слабая шея!
— Не сбивай его, — повторил колдун. — Он же это великолепно сыграл, честное слово!
— Боже, с кем мне приходится работать! — покорно вздохнул Шекспир. — Ну ладно. Послушай ты, мразь, — обратился он к Засемпе, — тон свой ты сохраняй, только не слишком души, иначе я тебе накостыляю. Поехали дальше. Теперь ты будешь кричать. — И он указал на Пендзелькевича.
— Что я должен кричать?
— Ты крикнешь: «Продал нас колонизаторам!» А вот эта дубина воскликнет: «Но черный народ восстал!» и бросится на меня с копьем, а ты, малыш, — он указал на меня, — спросишь: «Слышишь, бьют тамтамы победы?» После этих слов все вы окружите меня и скажете: «Ты арестован!» Вот и все. Понятно?
Мы смущенно переглянулись.
— Только, ради всех святых, не будьте такими разинями. Экспрессия — это главное, коллеги!
— А что такое экспрессия? — спросил Слабый. — Что-нибудь от экспресса?
Шекспир беспомощно поглядел на товарищей.
— Экспрессия — это значит выразительность, — объяснил колдун, но по лицу Слабого было видно, что он ничего не понял.
— Становитесь по местам, — скомандовал Шекспир, — и мы сыграем сейчас всю сцену.
Я чувствовал, что еще минута — и мы погибнем, погибнем окончательно, и хотел было воспротивиться, но Засемпа опять поддал мне локтем под ребро и шепнул:
— Не сопротивляйся. Пусть будет, как он хочет, — а вслух сказал: — Ладно, ребята, сыграем. И не такие вещи случалось делать. Ну как? Поехали!
Проговорив это, он подбежал к Шекспиру, встряхнул его и заорал:
— Подлый вождь!
— Продал нас колонизаторам! — возопил Пендзель, вращая глазами.
— Но черный народ восстал! — И Слабый бросился к нему с копьем.
— Слышишь, бьют тамтамы победы? — мрачно осведомился я.
И тут ребята с тамтамами принялись барабанить.
— Ты арестован! — закричали мы все и окружили Шекспира.
Раздались аплодисменты. Шекспир, колдун и остальные негры уставились на нас с уважением.
— Прекрасно, — сказал Шекспир, — вижу, что вам удалось преодолеть смущение и вы разыгрались. Тогда продолжим. После слов «Ты арестован!», вы броситесь на меня, свяжете веревкой и вынесете за кулисы.
Засемпа вздрогнул, и в глазах у него появился странный блеск.
— Будет исполнено, вождь, — сказал он поспешно. И, обернувшись, тихо добавил: — Прекрасная оказия, панове.
— Ты что сказал? — нахмурился Шекспир.
— Я сказал, что это прекрасная идея.
Мы еще раз сыграли всю сцену, после чего, согласно инструкции, вслед за словами: «Ты арестован!» — бросились на Шекспира, накинули на него веревку и перевязанного, как колбасу, вынесли за сцену, чем пробудили всеобщий энтузиазм зрителей.
С этим неподвижным телом на руках мы пробежали кулисы и пустую гардеробную. Я топал в самом хвосте, поддерживая ноги вождя. Я полагал, что в гардеробе мы наконец избавимся от неприятного груза, но шагавший впереди Засемпа и не подумал останавливаться. Он многозначительно подмигнул нам и указал подбородком на дверь.
Мы выбежали во двор и помчались по направлению к школьному саду. К счастью, нас никто не заметил. Сам Шекспир разобрался в чем дело только тогда, когда на спортплощадке на него пахнуло холодом.
— Куда это вы меня? — спросил он удивленно. В ответ Засемпа только прибавил шагу.
— Что это значит? Ну-ка пустите! — заорал Шекспир. Он дергался и вырывался из пут, но ничего не мог поделать.
— Не бойся, — просопел Засемпа, — мы не сделаем тебе ничего плохого.
— Спасите! Меня похитили! — завопил во все горло Шекспир, но его никто не слышал.
Вообще-то кричать ему пришлось всего одну минуту, потому что Засемпа забил ему в рот кляп из его же собственного тюрбана.
Остановились мы в самом дальнем углу сада, за густыми зарослями малины.
— Ладно, — сказал запыхавшийся Засемпа, опустив его на землю. — Сейчас мы с ним поговорим.
Мы уложили неподвижное тело под полусгнившим стволом груши, среди отцветающей ромашки. Было похоже, что Шекспир уже примирился со своей судьбой. Он лежал неподвижно. Даже перестал дергаться. Но когда я глянул ему в глаза, у меня по спине забегали мурашки. Глаза его уставились на нас, и я чувствовал, что он выносит нам приговор… Только теперь я понял, что мы натворили.