— К какому же из Вонтлушей? — спросили мы, поскольку было два спортсмена Вонтлуша.
— К Вонтлушу Первому.
— Ты шутишь, — сказал Засемпа. — Более ограниченного типа я себе не представляю. Откуда же ему знать средство?! Он подумает, что мы его разыгрываем, и всыплет нам по первое число.
— Не всыплет, — сказал Кицкий.
— Почем ты знаешь, что не всыплет? Такой боксер!
— Вонтлуш Первый уже не боксер.
— Не боксер? С каких это пор?
— Странно, что вы даже этого не знаете. Вонтлуш Первый перестал быть боксером с тех пор, как его победил младший брат, Вонтлуш Второй, не говоря уже о Шлае. Вы слышали о Шлае?
— Нет. Кто это?
— Ну и здорово вас замордовали гоги, если даже такие выдающиеся события не дошли до вашего помутившегося сознания. Шлая — это новая звезда на ринге нашей школы. Но и его дни уже сочтены. Бокс теперь сходит со сцены.
— А что входит?
— Дзюдо. Именно из-за отсутствия перспективы Вонтлуш Первый теперь в таком подавленном состоянии.
— Да что ты плетешь? Вонтлуш подавлен? — Мы с недоверием уставились на Кицкого. Мы никак не могли себе представить подавленного чемпиона.
— Вонтлуш Первый не только подавлен, — сказал Кицкий, — Вонтлуш Первый — убит, убит горем. Лучшее доказательство этому то, что он стал поэтом.
Вонтлуш Первый — и вдруг поэт! Это было уж слишком.
— Вот именно, — повторил Кицкий, — он пишет стихи. И не исключено также, что вскоре начнет пробовать свои силы и в других областях искусства. Недавно он меня спрашивал, не знаю ли я, где можно по дешевке купить духовой инструмент: он опасается, что одна поэзия не удовлетворит его духовного голода и ему придется заняться также музыкой.
— Жаль, что не танцами, — сказал я, и все захохотали. — А лучше всего пусть поступит в театр. Мы можем порекомендовать его Шекспиру.
— Не исключено, что Вонтлуш и поступит в театр, — сказал Кицкий. — Последнее время я частенько встречаю его вместе с Шекспиром. Может быть, Шекспир хочет его использовать. Вонтлуш всегда питал слабость к Шекспиру. Весной он обучал его боксу…
— Знаю, — поморщился Засемпа. — Если Шекспир с таким же успехом будет обучать Вонтлуша, как Вонтлуш его, то нам конкуренция не грозит.
— Надеюсь, — сказал Кицкий, прерывая общее веселье, — а теперь давайте ракетку.
— Ого, что это ты так заторопился? Неизвестно еще, будет ли от твоей рекомендации какой-нибудь толк.
— То есть как это? Мы же договорились, что я получу ракетку.
— Ты ее получишь, как только мы убедимся, что твоя информация правильная.
— Нет, давайте сейчас. Мы ведь так условились.
— Извини, но сейчас ты должен был ее только посмотреть. Никто тебе не обещал, что ты ее сразу получишь.
— Шакалы! — завопил Кицкий. — Я выполнил договор. Ведь вы теперь знаете, к кому обратиться.
— Ты подсовываешь нам какого-то Вонтлуша, который к тому же в подавленном состоянии. А откуда нам знать, добьемся ли мы от него чего-нибудь?
— Жулики! Шарлатаны и вымогатели! — заорал Кицкий. — Аферисты, шулера, христопродавцы!
Оскорбительные прозвища били из него фонтаном. Мы отступили в огорчении. Кицкий проявлял явное отсутствие культуры. В конце концов мы ведь находились в чужом дворе, и хотя сон старичка в кресле под окном был исключительно глубоким, некультурные вопли школьника в конце концов дошли до его сознания. Старичок пробудился, зевнул, тряхнул головой и поправил съехавшие на нос очки. Потягиваясь, словно старый кот, он принялся определять источник шума. Мы думали, что он накричит на нас. Кицкий моментально утих.
Однако старичок не проявлял ни малейших признаков раздражения, злости или хотя бы удивления. Продолжая потягиваться, как старый кот, он спокойно — спросил нас:
— Это вы, молодые люди, с таким чувством произнесли слова «шулера и аферисты» или их следует отнести к моим сновидениям? Ибо, должен вам объяснить, что мне как раз снился уголовный процесс.
Странная речь старичка удивила и вместе с тем успокоила нас. Мы тут же сообразили, что никаких злых намерений у него по отношению к нам нет. Поэтому Кицкий сразу же признался, что произнес именно эти слова.
— Ага… значит, это ваш спор разбудил меня, — сказал старец. — А разрешено ли мне будет ознакомиться с предметом спора? Возможно, я смог бы вас рассудить. Благодаря моей профессии я часто разрешаю возникающие у нас на дворе споры.
— Вы что — судья? — спросил Кицкий.
— Я был сторожем в суде на улице Лешно. Это я кричал: «Встать, суд идет!», когда судили Шпицбродку. Моя фамилия — Дуриаш.