— Вот и прекрасно! — воскликнул Кицкий, с почтением глядя на старика. — В таком случае вы наверняка скажете, на чьей стороне правда. Послушайте. Я им продал важные сведения, и они пообещали заплатить. А теперь не хотят.
— Сейчас… мы все объясним, — попытался было вмешаться Засемпа, но судебный сторож Дуриаш велел ему замолчать.
— Прежде всего ознакомимся с жалобой, вернее, с иском, поскольку, как я вижу, дело возникло в результате частного договора и, таким образом, не подлежит судебному разбирательству. Ты должен сказать мне, мальчик, не относятся ли сведения, которые ты продал, к разряду уголовно наказуемых.
— Извините, а зачем это?
— Поскольку в таком случае договор ваш, согласно закону, был бы недействительным.
Кицкий немного смутился:
— Простите, не понимаю.
— Например, если ты продал нечестным игрокам сведения, как обманывать в карточной игре, или ворам, как забраться в квартиру, или начинающему бандиту, где можно купить револьвер, или же, если бы подобная продажа сведений могла быть квалифицирована, как измена родине, или организации, или товарищам, которым ты пообещал хранить тайну.
Кицкий снова кашлянул:
— Но… но если… если эта информация была вполне приличной, то они обязаны уплатить?
— Тогда обязаны.
— Извините, — вмешался Засемпа, — я уже не касаюсь того, приличная ли эта информация, но как же можно платить за сведения, когда неизвестно даже, правильные ли они. И вообще имеются ли они. Прежде всего нужно проверить…
— А я?! Я не должен проверить?! — взорвался Кицкий. — Я тоже должен убедиться. Откуда я знаю, что эта ракетка чего-то стоит. Мне ее показали через окно и думают, что мне этого достаточно.
— О какой ракетке ты говоришь, мальчик? — неожиданно заинтересовался сторож.
— Вот о той, что в окне.
— Так вы по поводу именно этой ракетки спорили?.
— О ней. Потому что они не хотят ее мне отдавать.
— И совершенно справедливо, — сказал старик.
— То есть как это справедливо?! — заорал возмущенный Кицкий.
— Они не могут отдать ее тебе, потому что это моя ракетка.
— Да что вы рассказываете?! — простонал Кицкий. — Эта ракетка не может быть вашей.
— Почему?
— Так ведь вы же сторож, вышедший на пенсию по возрасту.
— Да, я действительно сторож, — сказал старец, — который вышел по возрасту на пенсию.
— Ну вот мне и кажется довольно странным, что бы сторожа, вышедшие на пенсию, играли в теннис.
— Это не я играю. Это играют мои внучки, — сказал сторож. — Но ракетка эта принадлежит мне. Я ее купил на свои сбережения и даю внучкам, когда они ходят на тренировки. Я не в состоянии был купить три ракетки и купил одну. Поэтому-то я и не могу отдать ее ни одной из внучек. Ведь остальные стали бы ей завидовать. И к тому же это было бы несправедливо, а я всю свою жизнь состоял на службе у справедливости, мой мальчик. «Справедливость — это оплот Польской республики» — ты наверняка читал эту надпись на здании моего суда на Лешно.
— Конечно, но простите, — выдавил из себя совершенно сбитый с толку Кицкий, — но ведь вы не можете здесь жить… Эта квартира Чамчи, потому что его отец был директором, а его как раз сняли и переселили в подвал.
Я почувствовал, что становится жарко. Почтенный судебный старец посмотрел на нас с осуждением:
— Никакой Чамча здесь не живет, а если же речь идет о директоре, которого сняли, то я не знаю, о ком вы говорите, о том, что живет на четвертом этаже, или о том, который на втором. Во всяком случае до сих пор ни один из них не живет ниже определенного уровня. А из этого следует, что ты, как я опасаюсь, пал жертвой мошенничества — преступления, предусмотренного статьей двести шестьдесят четвертой Уголовного кодекса, а это влечет за собой наказание — лишение свободы сроком до пяти лет.
— Канальи! Бандиты! Жулики! Хулиганы! Без стыда, без совести! Ах шулера, шарлатаны! Так меня провести! Погодите же, проходимцы и прохвосты! Шкуру с вас спущу! — вопил Кицкий.
Почтенный старец внимательно и с явным удовольствием прислушивался к его крику, должно быть вспоминая минувшие дни. Однако же, услышав о «сдирании шкуры», он неодобрительно покачал головой:
— Не советую. Нанесение тяжелых телесных повреждений при отягчающих обстоятельствах, предусмотренных статьей двести тридцать первой, влечет за собой наказание — лишение свободы сроком до десяти лет.
Однако разъяренный Кицкий не обращал уже никакого внимания на юридические последствия своих действий и наверняка выполнил бы свои явно некультурные намерения, если бы не наш единственно приемлемый в подобной ситуации маневр — ноги в руки и отрыв от противника.