— А что бы ты сказал, если бы мы покупали их поштучно?
— Поштучно?
— Ну, скажем, так, сначала только одно средство. Например, от Жвачека.
— Это возможно, но не за сорок же семь злотых и десять грошей, — отрезал Вонтлуш. — Жвачек стоит, по меньшей мере, полторы сотни.
— А Дядя?
— Дядя столько же.
— Ты с ума сошел! Ведь ты собирался продать нам полный набор за три сотни, а теперь за одного хочешь по полторы сотни.
— Поштучно дороже, — невозмутимо заявил Вонтлуш. — Комплект всегда стоит дешевле.
— Ты отлично знаешь, что мы можем дать только сорок семь злотых и десять грошей.
— Тогда не о чем и разговаривать, — пожал плечами Вонтлуш. — За столь смехотворную сумму вы никакого средства не купите.
— Даже от Фарфали?
— Хо! Хо! От Фарфали? Фарфаля — это вам не кто-нибудь!
— Даже от пани Калино?
— Пани Калино стоит, по меньшей мере, в два раза больше. Остальные тоже.
— Значит, ни от кого?
— Ни от кого… То есть, — Вонтлуш заколебался и презрительно усмехнулся, — за эти деньги я, пожалуй, мог бы продать только средство от Алкивиада.
Мы молчали. Предложение было в равной степени и смешным и унизительным. Старый преподаватель истории Мисяк, кротко глядящий сквозь толстые стекла очков, в вечно помятом костюме, с опущенными плечами, с морщинистой лысиной, давно уже воспринимался нами как олицетворение гогической беспомощности и безответности.
Когда он начал у нас преподавать, мы уже в первые дни учебного года знали о нем все, кроме одного: откуда взялось его прозвище «Алкивиад» и что оно, собственно говоря, означает.
Из любопытства мы заглянули в энциклопедию. В соответствующей статье мы обнаружили изображение мужчины с модной прической и какой-то тряпкой (наверное, полотенцем), перекинутой через плечо. Лицо у него было набрякшее и небритое. Ниже мы прочли следующее:
«Алкивиад — афинский вождь в Древней Греции. Ученик Сократа. Способный, но очень легкомысленный. Изгнанный из Афин, он погиб от руки убийцы».
Сами понимаете, что нам это ничего не разъяснило. Такое прозвище никак не подходило к профессору Мисяку. И только одна фраза, произнесенная им на уроке истории, объяснила все. Возмущенный нашим общим и полным неведением, он добродушно обратил внимание Засемпы на то, что его может постичь судьба Алкивиада.
— Не воображайте, что вам достаточно быть моим учеником, чтобы набраться ума, — сказал он. — Алкивиад тоже был учеником Сократа и все же оставался легкомысленным и испорченным.
Мы поняли, что бедняга считает себя Сократом, но ученики со свойственным им обезьяньим упрямством окрестили его Алкивиадом именно потому, что он терпеть не мог этого мужа Древней Греции. Учитель, конечно, знал о своем прозвище и в глубине души чувствовал себя несчастным, но не подавал виду. Все знали, что наш Алкивиад умел владеть собой в любых, даже самых сложных жизненных обстоятельствах. Возможно, это свидетельство о его моральной силе, но мы были склонны, скорее, видеть в этом безразличие к делам современного мира. Как это ни странно, наши взгляды разделял Дир, считавший, что Алкивиад ошибся в выборе профессии. Призванием Алкивиада, по всеобщему мнению, была чисто кабинетная работа и философские раздумья.
Некоторые представляли его себе в роли антиквара или торговца древностями, но мы только улыбались, представляя себе эту картину. Алкивиад не мог бы торговать древностями, поскольку для этого необходима была бы хоть малая толика энергии и практичности, а этого у Алкивиада не было ни на грош.
Зато витать в облаках Алкивиад умел. Это, должно быть, подметил неизвестный художник-график, нарисовавший на стене исторического кабинета фреску с изображением Алкивиада. В распахнутом пальто и развевающемся кашне Алкивиад витал среди облаков, над которыми стояла надпись: «Spiritus flat ubi vult». [Дух веет, где хочет (лат.)].
Это было любимое выражение Алкивиада. Впервые услышав это изречение из его уст, мы решили, что Алкивиад питает слабость к спиртным напиткам, но потом старший брат Пендзелькевича, или, как его повсеместно называли, Большой Пендзель, объяснил нам, что «спиритус» по-латыни означает «дух», а тщательное наблюдение за образом жизни Алкивиада убедило нас в том, что единственная вещь, способная привести почтенного педагога в состояние упоения, — это «мысль, пенящаяся, как шампанское».
К сожалению, фреска на стене исторического кабинета не продержалась даже и трех дней, ибо, по приказу возмущенного директора, была немедленно уничтожена, несмотря на протесты самого Алкивиада, который, как мы имели возможность заметить, почему-то был ею даже доволен. Однако мы сохранили наброски, а также ее фотографические снимки.