— Покупаем, — вздохнул Слабый.
— Покупаем, — повторил, как эхо, Пендзель.
Мы попытались улыбнуться и состроить хорошие мины, но получились какие-то крысиные гримасы. Ибо стоило нам только подумать об Алкивиаде, о его беспомощном взгляде, длинных руках, как только вставала перед нами достойная жалости сцена: философ, безрезультатно загоняющий молодежь в класс, нам становилось жалко и его и себя.
— Бедному всегда ветер в глаза, — вздохнул Засемпа.
На следующей перемене мы тотчас же отправились в сад. Из зарослей высунулась птичья голова Вонтлуша на длинной шее.
— Ну как, надумали?
— Да, — ответил Засемпа и вытащил из кармана кошелек. — Вот твой гонорар, — сказал он, скрупулезно отсчитывая условленную цену, — сорок семь злотых и десять грошей.
Вонтлуш протянул тяжелую боксерскую лапу, но Засемпа отдернул руку:
— Это, братец, должно передаваться из рук в руки. Ты еще ничего не сказал нам о средстве.
— Правильно, я еще ничего не сказал, — кивнул Вонтлуш. — Так вот, слушайте…
— Чамча, записывай, — велел Засемпа. Дрожащими от волнения руками я вытащил из кармана блокнот.
— Говори, — сказал Засемпа. Вонтлуш нахмурил брови.
— Сейчас… я должен припомнить. — Он нервно закусил палец, а потом, когда закусывание пальца не подействовало, уселся на поваленном стволе дерева, ритмично почесывая за ухом. Мы терпеливо ждали.
— Что я должен был припомнить? — неожиданно отозвался Вонтлуш.
Мы все обеспокоенно переглянулись.
— Ты должен был припомнить средство от Алкивиада, — сказал я.
— Правильно! — подтвердил Вонтлуш и опять впал в раздумье.
— Долго ты еще будешь думать? — нетерпеливо спросил Засемпа.
Вонтлуш, как будто пробудившись ото сна, протер глаза и заморгал.
— Что вам нужно было? — спросил он.
— Не валяй дурака, — сказал Засемпа.
— Я на самом деле забыл.
— Как же можно забывать такие вещи… ведь мы все время толкуем об этом.
— О чем? — вытаращил глаза Вонтлуш.
— О средстве.
— А-а-а, о средстве, так бы сразу и сказали, — оживился Вонтлуш, — к сожалению, я ничего не могу сказать вам о средстве — забыл.
— Забыл?! — возмущенно воскликнул Засемпа. — Так чего же ты нам столько времени голову морочишь? Это просто нечестно. Позор!
— Не злись, — спокойно сказал Вонтлуш. — Когда я с вами разговаривал, я еще не знал, что забуду.
— А потом? Потом-то ты уже знал, что забыл.
— Знал, но я думал, что вспомню.
— О господи… — возвел к небу глаза Засемпа, — ну что это за человек!
— Очень прошу тебя и твоих друзей простить меня, — сказал искренне огорченный Вонтлуш. — Это все из-за того, что у меня бывают помрачения. Это страшное несчастье. Вечно я что-нибудь забываю.
— И давно ты этим страдаешь? — с сочувствием осведомился я.
— С тех пор, как получил от Шлаи удар в челюсть.
— Э-э-э, значит, дело серьезное! Тебе нужно сходить к врачу.
— Ходил. Доктор сказал, что это пройдет, если не буду заниматься боксом.
Засемпа спрятал деньги.
— К сожалению, мы не можем дожидаться, пока ты выздоровеешь. Болезнь болезнью, братец, но так в порядочном обществе не поступают. Мог бы сразу предупредить, что ты болеешь этим… как его… поручением.
— Помрачением, — спокойно поправил его Вонтлуш.
— Все равно. Должен был предупредить. Мы не стали бы разговаривать с человеком, у которого отказывает память.
— Из-за своих провалов памяти он готов был продать нам липовое средство, — зевнул Слабый: он быстро утомлялся и тогда начинал зевать.
— Пошли, ребята, — предложил он, — здесь ко сну клонит.
— Правильно, — подтвердил Пендзель, — пошли.
— Привет, Вонтлуш, — сказал я. — Тебе следует лечиться, а то такое помрачение останется навсегда.
— Не уходите… Подождите! — крикнул нам вслед Вонтлуш. — Это можно утрясти! Все будет в порядке!
Мы остановились.
— Как ты собираешься это утрясать? — спросил Засемпа.
— Я пойду к одному коллеге, с которым мы в последнее время очень сдружились, мы оба интересуемся искусством, — сказал Вонтлуш. — Я приведу его сюда, и он во имя нашей дружбы откроет вам секрет этого средства.
— Ты думаешь, он ради тебя это сделает?
— Наверняка. Мы клятвенно пообещали помогать друг другу до самой смерти.
— А кто это?
— Шекспир, — невинно ответил Вонтлуш. У нас по спине побежали мурашки.
— Что-о-о? — крикнули мы хором.
— Шекспир. Долг благодарности повелит ему.
— Брось, — пробормотал я, — кто угодно, только не Шекспир.
— А почему?