— Ты ничего не знаешь?
— Не знаю. А что случилось? С тех пор как я посвятил себя искусству, я ищу одиночества и школьные события слабо доходят до моего сознания.
— Может, и доходят, но ты все тут же забываешь, ведь у тебя помрачение.
— Это тоже возможно, — ответил Вонтлуш. — Так в чем же дело?
— Сейчас мы не станем вдаваться в объяснения. Во всяком случае приводи кого угодно, но только не Шекспира.
— Я не могу привести кого угодно, потому что только Шекспир обязан мне по гроб жизни. Вы напрасно опасаетесь: Шекспир обязательно выполнит любое мое желание и сделает все, о чем я его попрошу. Он мне обещал.
— Хм… — хмыкнули мы.
— Я вижу, что вы мне не очень доверяете, — сказал Вонтлуш, — так вот — прочтите.
С этими словами он вытащил из кармана бумажник, а из бумажника — фотографию солидных размеров.
— Можете посмотреть, — сказал он.
Фотография представляла нам нашего друга Шекспира в сандалиях на босу ногу и в коротенькой юбочке с перекинутым через плечо полотенцем. С вдохновенным лицом он держал в руках лютню.
На обороте была надпись:
Моему задушевному другу Вонтлушу Первому в доказательство моей признательности за спасение меня от рук грабителей. Никогда еще кулак не использовался во имя столь благородной цели… Мечтающий отплатить долг благодарности
Юлиуш Лепкий (в роли Орфея).
Мы с почтением посмотрели на Вонтлуша.
— А что это были за грабители? — спросил я.
— Вечерние грабители, — ответил Вонтлуш. — Шекспира, ради его актерского таланта, часто приглашают на различные вечера, «файфоклоки» и танцульки. Его успехи в обществе и особенно у девчонок вызывают зависть у некультурных элементов, в результате чего Шекспир часто подвергается нападениям и угрозам. Так вот, мне однажды удалось ликвидировать одно из серьезных покушений на его личную неприкосновенность, — откашлявшись, скромно пояснил Вонтлуш Первый.
— Это было очень благородно с твоей стороны, — кисло заметил Засемпа, — только ты зря рассчитываешь на помощь Шекспира. Артисты часто бросают слова на ветер.
— На этот счет вы можете быть спокойны, — уверенно сказал Вонтлуш. — Он ведь сам написал, что мечтает побыстрее уплатить долг благодарности, и еще сегодня утром справлялся, что бы он мог для меня сделать.
— Необыкновенный человек, — сказал я с некоторой горечью, — но нам все же кажется…
Вонтлуш уже не слушал. Махнув рукой, он побежал за Шекспиром. Я хотел было его удержать, но не успел я сделать и нескольких шагов, как он сам резко обернулся, так что мы столкнулись головами.
— Простите, друзья, — сказал Вонтлуш, держась за шишку на голове, — но вас, вероятно, поразил мой неожиданный уход или, вернее, возвращение с полпути, но дело в том, что я опять забыл. Маленькое помутнение рассудка.
— О чем ты забыл?
— Получить гонорар.
— А не рано ли ты его требуешь?
— Я не хотел бы этого делать в присутствии коллеги Лепкого. Это дело весьма деликатное. Кроме того, я побаиваюсь, что Лепкий был бы недоволен, что я торгую средством. Я скажу ему, что раскрыть секрет средства меня склонила сердечность, то есть сердечность, проявленная вами по отношению ко мне. Не кажется ли вам, что так будет лучше? Как-то более благородно и поэтично?
— Пожалуй, — ответил Засемла и, немного поколебавшись, вытащил кошелек и вручил Вонтлушу деньги в сумме сорока семи злотых и десяти грошей. — Только запомни: в случае, если Шекспир откажется раскрыть секрет средства или, что еще хуже, попытается отомстить нам, сумма подлежит возврату. Кроме того, тебе придется доплатить нам десять процентов за потерю времени и моральный ущерб. В случае же, если Шекспиру удастся отомстить и он нанесет нам телесные повреждения, ты уплатишь штраф в сумме одной сотни.
— Я, правда, не совсем понимаю, в чем тут дело, — сказал Вонтлуш, — но пускай будет по-вашему.
После такого заявления мы решили, что соглашение можно считать заключенным, и Вонтлуш побежал за Юлиушем Лепким.
Но не успел он скрыться, как нас начали одолевать сомнения в правильности нашего поступка, а главное, мы боялись встречи с Шекспиром.
— На чем мы строим наши планы? — обеспокоенно заметил Пендзель. — На бредовых мыслях экс-боксера, который настолько впал в кретинизм в результате удара в челюсть, что даже стал писать стихи.
— Погоди-ка, Чамча, — вдруг обратился ко мне Слабый, — а откуда ты сразу добыл столько рифм?
Я смутился.
— Я ведь тоже пишу стихи, — признался я стыдливо и вместе с тем мужественно.