Один из пакетов лопнул, и из него высыпались какие-то книги. Я высунулся в окно и крикнул одному из десятиклассников:
— Эй ты, Здоровый, иди-ка сюда! Дылда неохотно подошел:
— Чего тебе?
— Куда плывете? — На Беляны.
— А Алкивиад?
— Едет с нами. Директор поручил ему конвой. Мы переглянулись. Неужели урок срывается?
— А зачем на Беляны? — спросили мы.
— В Дом молодежи.
— А по какому поводу?
— На празднование юбилея Дома. Двадцатипятилетие или что-то в этом роде. Будет торжественное собрание, а после собрания — большой концерт. Мы там должны сыграть нашу пьесу.
— Так ведь она еще не готова.
— Ничего, доварится в пути, — рассмеялся он и, убежал.
На поле боя появился Шекспир, с минуту он осматривался вокруг, а потом подбежал к нашему окну.
— Негры, на площадку! — крикнул он.
— Зачем?
— Едем ставить пьесу.
— А нам никто ничего не сказал.
— Тогда отпроситесь у Жвачека.
Мы побежали в канцелярию. Жвачек, сидя за столом, пил чай. По обе стороны стола высились стопки тетрадей.
— Что, вы еще не выехали? — спросил он.
— Мы не знали. Нам никто не говорил.
— Я ведь велел Лепкому сказать вам.
Ни о чем больше не спрашивая, мы быстро оделись в раздевалке и выбежали на площадку. Здесь мы застали картину, достойную сожаления: от шеренги не осталось и следа, ребята метались по площадке, а книги в беспорядке валялись на земле. Алкивиад с двумя кипами книг в руках выкрикивал охрипшим голосом:
— Ребята… ребята… пора выходить… постройтесь… ребята… ребята…
Но голос его тонул в общем гаме и смехе. Никто не обращал на него внимания. Со странным чувством грусти смотрели мы на это зрелище. Оно наглядно показывало нам, почему средство от Алкивиада стоило так недорого. Я подумал, что сам Алкивиад тоже не знает средства и оно бы ему очень пригодилось. Неужели он никогда не задумывался над тем, как бы его заполучить? И почему он его не приобрел? Не мог или не хотел?
От этих размышлений отвлек меня голос Засемпы.
— Послушай-ка, Шекспир, — говорил он Лепному, — ты говорил, что к Алкивиаду нужен особый подход, моральная поддержка… Хороша же эта поддержка.
— Тут ничего не поделаешь, — вздохнул Шекспир. — Они ведь не делают этого намеренно или на зло Алкивиаду. Они вообще сейчас не думают об Алкивиаде. Ребята просто развлекаются.
— Но ведь выходит одно и то же.
— Вы еще плохо разбираетесь в таких вещах, — сказал Шекспир. — Это слишком для вас сложно.
— Может, и слишком сложно. Но ты-то мог бы по крайней мере их успокоить и заставить хотя бы подобрать книги.
Шекспир усмехнулся:
— Конечно. И в другом случае я именно так и поступил бы.
— А почему не сейчас?
— Потому что я хочу облегчить вам проведение Большого Блефа.
— Не понимаю, — брякнул я.
— Но ведь это яснее ясного. Вам предоставлена возможность подобрать эти книги.
Мы растерялись. Шекспир с интересом глядел на нас. Нам и в самом деле следовало бы подобрать эти пакеты и стать в шеренгу. Это наверняка относилось бы к средству. С другой стороны, мы боялись попасть в смешное положение. Старшеклассники не поймут, что это относится к Большому Блефу, и могут подумать, что мы или боимся Алкивиада, или же, что еще хуже, просто подлизываемся к нему.
Я поглядел на Засемпу. Он посмотрел на меня.
— Ничего не поделаешь, Чамча, — пробормотал он, — продолжаем Блеф, как думаешь?
— Продолжаем, — сказал я.
— Ну, тогда давай.
Засемпа подбежал к Алкивиаду, взял у него из рук пакет, а мы подобрали остальные книги с земли.
— Готово, пан профессор, можно выступать. Незачем дожидаться этих шалопаев. Они сами построятся.
Алкивиад посмотрел на нас так, как будто хотел сказать что-то, но ничего не сказал и поспешно двинулся за нами.
Я оглянулся. Десятиклассники сразу же кончили забавляться. Мы, конечно, испортили им всю игру. Раздалось несколько свистков. Я поглядел на Шекспира. Он с одобрением кивнул.
В некотором смысле я был страшно зол на него. Пакеты весили, пожалуй, не менее десяти килограммов каждый. Шекспир мог бы и десятиклассников заставить помочь нам. А он хоть бы хны! Я просто не знал, что о нем и думать. То ли он и в самом деле хотел помочь нам в нашем БАБе или просто боялся ссориться со Здоровыми. И тут у меня мелькнула мысль, а не разыгрывает ли нас Шекспир вообще и не является ли весь наш Большой Блеф обычным маленьким блефом Шекспира. А может, это месть?