— Готово, пан учитель, — облегченно вздохнул Засемпа. — Фронт прорван.
Алкивиад отер лоб.
— Нечто подобное удалось совершить разве что только Сиду под Саморой… Но скажи мне, мальчик, почему ты употребил слово «легионеры»?
Засемпа не знал, что ему ответить.
— Мы вычитали его как-то в одной исторической книжке, — поспешно пришел я ему на выручку.
— Вы читаете исторические книги? — спросил Алкивиад. На лице его было написано крайнее удивление.
— «История — магистра витае, история — учитель жизни, пан учитель. — Мне удачно подвернулось изречение, которое я частенько слыхивал из отцовских уст.
Алкивиад пригляделся к нам из-под очков.
— Поразительно, — сказал он и впервые улыбнулся. Потом перевел взгляд на дверь кабинета Дира. — Сейчас меня ожидает переделка потруднее, — пошутил он. — Боюсь, что пан директор выставит меня вместе с Катоном. Все будет зависеть от того, застанем ли мы его в перипатетическом состоянии.
— А что это означает?
— Это означает, что меня интересует, будет ли он расхаживать по кабинету. Директор в моменты раздражения становится перипатетиком.
К сожалению, как только мы осторожно приотворили дверь, сразу стало ясно, что директор находится в опасном перипатетическом состоянии. Более того — у него был Жвачек.
Мы лихо шаркнули ногами, водрузили Катона на кресло, а потом торопливо стащили с Алкивиада плащ. Он был явно смущен нашим поведением. Потом я отнес плащ на вешалку, а Пендзелькевич и Слабый принялись раскручивать на Алкивиаде шарф.
Директор прервал свою прогулку и вместе со Жвачеком удивленно следил за нами. А мы опять шаркнули ногами. С этим шарканьем мы, пожалуй, перестарались, но это нас подвели нервы. Затем мы вручили Алкивиаду портфель и газету.
— Распаковать? — Мы указали на пакет.
— Хватит, — сказал директор, — и ступайте отсюда.
При столь решительной постановке вопроса нам ничего не оставалось, как еще раз шаркнуть ножкой и выбежать из кабинета.
Конечно, не в класс побежали мы, а выскочили во двор и притаились под окном кабинета.
До нас доносился голос Дира и его торопливые шаги. Видно было, что он все еще находится в опасном перипатетическом состоянии.
— Это неслыханно! Показательный лицей! Школа с такими традициями! И такой скандал! И к тому же — на торжестве, я бы сказал, педагогического характера! Как вы могли допустить это и, что еще хуже, как вы могли не поставить меня об этом в известность! Вы меня выставили на осмеяние. Под влиянием ваших заверений, что все прошло как следует, я весело звоню пану директору и шутливо спрашиваю: «Как вы чувствуете себя после юбилея?» А это прозвучало как неуместная шутка, как издевательство! И только тут я узнал, что там произошел скандал! Беготня, крик, вой, нападение на воспитанников Дома, издевательство над учениками…
— Простите, пан директор, — откашлялся Алкивиад, — но это явно преувеличено, их только мазали ваксой.
— Только?! — загремел директор. — И это называется только?! Как мне это ни неприятно, но я считаю своим долгом сказать вам, что вы уже давно подвергаете тяжелым испытаниям мое доверие к вам, как к педагогу. Да и чему здесь удивляться, если вас больше интересуют мертвые статуи, чем молодежь. Зачем вы притащили сюда эту развалину?
— Статую склеили…
— Я не желаю ее видеть! Вы засоряете мой кабинет.
— Осмелюсь заметить, что статуя эта связана со славной историей нашей школы. Она выдержала две войны и пятьдесят выпусков вандалов. А это что-нибудь да значит.
— Нет, нет… Сейчас же уберите eel
— А кому она мешает?
— Да ведь из-за нее насмешек не оберешься! Мы никогда и не считали ее произведением искусства. Это только школьный инвентарь. А испорченный инвентарь следует убирать.
— Но уже одно то, что это бюст Катона…
— Катон не относился к разряду прогрессивных деятелей…
— Однако он — символ некоторых древнеримских достоинств.
— Нет, коллега, я не вижу никаких оснований — ни моральных, ни эстетических… ни политических для пребывания здесь этой особы — все эти основания скорее говорят за то, что этот гипс, или, как правильно его называет пани Калино, этот мусор, следует убрать. Возня с этой смешной и обезображенной фигурой вносит некоторый элемент рассеянности и нарушает серьезность наших заседаний. Довольно уже того, что мы вынуждены сносить конское ржанье за окном.
Старый конь Цицерон и в самом деле опять пробрался на школьную территорию и грустно ржал. Видно, вокруг вытоптанной спортплощадки осталось очень мало травы.
— Коллега Жвачек, закройте, пожалуйста, окно, — услышали мы голос Дира и, опасаясь разоблачения, дали тягу.